– Да. Я понимаю. Но ничем не могу помочь. – Волков заметно помрачнел. Он, очевидно, хотел переменить сюжет. Николай понял, что упорствовать было бесполезно, даже рискованно. Волков мог в любой момент прервать интервью. Тогда Николай решил перейти к другому вопросу.

– Скажите, Константин Семенович, кто из вас двоих был ближе к матери, а кто к отцу?

– Боже мой… какой-то фрейдизм… Я об этом никогда не думал… – сказал Волков, делаясь при этом все более мрачным.

– Не задумывались?

– Нет, молодой человек… И, кроме того, мне восемьдесят с лишним лет… Думаете, я все помню? Я знаю, что, в отличие от Вени, очень быстро повзрослел. Мне некогда было думать о таких мелочах. Это люди вашего времени все копаются в переживаниях и комплексах. А нам было не до того. Как это ни пафосно звучит, мы строили новое общество. Поколение отца начало строить, мы продолжили… Поколение же Вениамина все похоронило… Вот Веня тоже все думал, кто его больше любит – папа или мама? Переживал, когда отец отчитывал его. Не отходил от матери, слушал каждое ее слово. Нуждался в ласке. Я же пытался понять, как обойти острые углы, как не вызвать в отце вспышку гнева. Я все смекнул достаточно рано и не попадал в такие ситуации, в которые вечно вляпывался брат. И, думаете, потому что я боялся? Или хотел быть хорошим? Нет. Я просто не хотел тратить на это время. Время. Я всегда его ощущал. Мне всегда его не хватало.

– А Вениамин Семенович был другим?

– Конечно… Он тоже ощущал время… Но как-то иначе… Время было для него сосредоточением памяти… Каким-то капканом, который не пускал его вперед… Время всегда было для него связано с прошлым, хранящим сомнительные ответы на его деструктивные вопросы.

– Почему деструктивные?

– А потому, что все человечество не исправишь… Чего он хотел? Сказать людям, что все они, без исключения, мерзавцы, грешники, потенциальные убийцы, клеветники?.. Что каждый виновен в беде другого? Это и так ясно. Зачем говорить человеку о том, что он и так хорошо знает. Человека нужно утешать. Жалеть… Уводить подальше от темных мыслей. Он не мог жить, как все. Понимаете? Жить как отлаженный механизм. Он сам был парадоксальным и выискивал парадоксы, исключения из общих правил. Его так и тянуло ко всяким сумасшедшим, нарушителям порядка, наркоманам, алкоголикам. Найдет очередное исключение и наблюдает… Оторваться не может… Пока не вытягивал из него то, что задумал вытянуть, не успокаивался…

Николай делал записи в электронный блокнот, то и дело с интересом поглядывая на Волкова.

– Давайте вернемся все же к моему вопросу… – сказал он, когда Константин Семенович замолчал. – Значит, Вениамин Семенович был близок с матерью?

– Не то слово. Они были очень тесно привязаны друг к другу. Нужно сказать, что отец, когда появлялся в доме, не щадил ни маму, ни Веню.

– Поясните…

– Вене доставалось за плохие оценки, за беспорядок в комнате… Маме – за то, что она баловала Веню… Делала из него, как говорил отец, неженку. Он был сторонником жесткой дисциплины. Мне редко доставалось. Я старался в дни его приездов реже бывать дома, держал комнату в чистоте и дневник в порядке.

Николай продолжал делать записи в блокноте и время от времени проверял диктофон. Через открытое окно был слышен шум пролетающих по набережной машин и голоса гидов с плывущих по Неве трамвайчиков. Николай поднял глаза и заметил вдалеке ангела на шпиле Петропавловки. Он был золотым, как солнечный луч – искрился, переливался, буквально парил в воздухе. Николай снова посмотрел на Константина Семеновича. Тот молчал, был погружен в какие-то, ведомые только ему, раздумья.

– Правда однажды… – тихо сказал он. – Вернувшись с прогулки по городу, Веня умудрился сильно рассердить маму… Это был, пожалуй, единственный случай… Она с ним не разговаривала дня два…

– Какой случай?

Волков посмотрел на Николая каким-то особенным, словно почерневшим от волнения взглядом. Он всматривался в лицо журналисту, возможно решая, рассказывать ему эту историю или нет.

– Ну что же… Раз сам начал… – сказал Волков. – Они с мамой часто гуляли по Ленинграду, ходили по музеям. Очень любили Русский музей и Эрмитаж… Когда возвращались, могли часами обсуждать увиденное… И вот однажды, вернувшись из города, Веня попросил маму дать ему какой-то альбом по искусству… Он долго копался в нем, наконец нашел то, что искал, подошел к маме и спросил: Мама, скажи, кто это? Он протянул ей репродукцию картины Ари Шеффера «Искушение Христа»…, где был изображен Иисус, искушаемый Дьяволом на горе… У меня, кстати, есть копия, она висит в коридоре… Мама ответила: это Дьявол. А что такое Дьявол? Мама через силу отвечала: Дьявол – это зло. Темная сила. Он причиняет боль. Она не вдавалась в подробности сюжета об искушении верой… по понятным причинам… Мама, – продолжил Веня. – Значит наш папа Дьявол?

Николай оторвался от записей и уставился на Константина Семеновича своими цепкими карими глазами.