Был поздний вечер. Конец января. Он шел по темной дорожке парка по направлению к дому. Неожиданно вдалеке мелькнула фигурка. Он сначала не обратил на нее никакого внимания. Шел себе. Думал о каких-то мелочах. Но тут, как несколько лет назад, во дворе дома перед улицей Восстания, на него накатило. Он перестал слышать даже мельчайшие звуки. Как будто кто-то вдруг взял и отключил шум города. Все его внимание сосредоточилось на движении этой фигурки, а тело стало медленно сковываться точно такой же судорогой холода, как в далеком детстве. Только было это раз в десять сильнее и больнее. Он опять мысленно вернулся в тот двор, где он гулял один. Он опять увидел падающего ребенка. Опять лужа крови текла к его башмакам. Снова возникло лицо матери. Она смотрела на него с отвращением, надевала на него уродливую куртку, которая была на несколько размеров меньше, чем нужно, и отправляла его с глаз долой – во двор.

Холод терзал его, душил, он почти терял сознание. Он ускорил шаг. Ноги не слушались, но он шел вперед. В кармане куртки он нащупал все тот же перочинный нож, который носил с собой на все случаи жизни, он уже поднес палец к рычагу. Девушка обернулась. Она была совсем молодой, очень красивой. В отличие от женщины, которую он убил в прошлый раз, она не улыбнулась, а, наоборот, все сразу поняла. По-видимому, взгляд Радкевича выражал то, что без всяких слов было понятно. Он шел, чтобы убить ее. Девушка бросилась вперед. Он рванул за ней. Через пару метров, она споткнулась и упала.

Радкевич не помнил, как бил ее, он помнил только, как очнулся и увидел под собой окровавленное, изуродованное тело. Не было больше красивой девушки. Под ним лежало чудовище. Лужа крови растекалась по белому снегу. Он чувствовал, как согревался. Он с трудом поднялся на ноги, взял пуговицу, которая оторвалась от ее куртки, положил в карман и побрел прочь.

Затем Радкевич последовательно рассказал, как, перед возращением домой, зашел в гараж, сменил куртку и брюки, затем протер мокрой тряпкой башмаки, нож, спрятал пуговицу в жестяную коробку, в которой лежала перчатка первой жертвы. Он прятал эту коробку много лет в стенной нише, которую закрывал двумя кирпичами.

На вопрос Волкова, сколько лет прошло между двумя первыми убийствами, Радкевич пожал плечами. Он не помнил. Шахов уточнил, что первое убийство было совершено в 1975 году, а второе – в 1980-м. То есть – прошло с тех пор пять лет. По сравнению с Чикатило, Сливко, Головкиным или Ряховским, жертвами которых стали десятки человек, Радкевич не был столь кровожаден, но Волкова привлек именно этот душегуб, и все из-за мотивации его преступлений. Когда Шахов случайно рассказал ему о том, что маньяк убивал,… «чтобы согреться», он тут же попросился на допрос. Он понял, что дело было из тех, что интересовали его в первую очередь. Он давно хотел написать о чем-то подобном. Именно о таком случае. Он хотел выявить, вывести на свет истинного убийцу. Того, кто обитал в этом Радкевиче. Там, где-то далеко-далеко… Монстра, который заставлял его испытывать непреодолимое, поглощающее его целиком ощущение холода. За перечисленными выше преступниками, безусловно, тоже кто-то стоял… свой невидимый шлейф убийц, как самих маньяков, их душ, их веры в то, что в этот мир все приходят ради счастья и добра, так и, потенциально, их будущих жертв… Здесь же был особый случай… Волков понимал это и пытался извлечь максимальную пользу из каждой минуты, проведенной в следственном изоляторе.

Ознакомившись с записями из третьей тетради, Краснов прилег на спинку стула и зажмурился. Перед глазами тут же возник вечерний парк где-то между проспектом Ветеранов и Красным Селом… Зима… Все дорожки запорошены снегом. Тем снегом, далеких 1980-х, когда всю зиму обычно было холодно, шел снег, дети играли в снежки, лепили снеговиков и катались на коньках. Он видел две фигуры – одна побольше, вся в черном, другая – маленькая и хрупкая, какая-то нечеткая. Они сближались. Большая фигура достигла маленькую… Все исчезло. Он открыл глаза, встал и стал ходить по кабинету.

На глаза попалась стопка бумаг, которая лежала на одной из полок книжного шкафа. Он взял ее. Это были старые пожелтевшие листы с машинописным текстом. Датированы документы были 1930-ми, 1940-ми и началом 1950-х годов. Это были ксерокопии отчетов Семена Волкова о снесенных по его приказу церквях, представлявших, безусловно, когда-то историческую и культурную ценность. Многие культовые сооружения, которые были взорваны стараниями Волкова-старшего, были утрачены навсегда. О некоторых не осталось ни свидетельств, ни фотографий, ни литографий или рисунков. Какие-то, в виде обломков стен, перегородок и фрагментов лепнины, до сих пор топорщились из-под земли в самых отдаленных деревушках стран бывшего СССР, словно памятники убитому, раздавленному дореволюционному прошлому. Глядя на эти снимки, Николай вспомнил, что Семена Волкова расстреляли в 1952 году. Его тоже словно бы снесло волной построения нового мира. Семью не тронули, но все в жизни Эльвиры Михайловны, Константина и Вениамина с того момента пошло совсем по-другому.

Николай закрыл папку с бумагами, положил ее на стол и вышел из кабинета. Был уже поздний вечер, но ехать домой не хотелось. Он подошел к закрытой комнате. Прислушался. Ни звука. Он постоял минуту-другую и направился в гостиную. Там он включил торшер и сел на диван, поверх соскользнувшего на пол клетчатого пледа. На глаза опять попались «Москва – Петушки» Венедикта Ерофеева. Николаю даже померещился звук движущегося поезда, бренчание ложки в граненом стакане… Он вспомнил странные и страшные галлюцинации, описанные в книге… Перед глазами сновали люди…люди… Шел снег… А потом падали листья и шел дождь… Вокзал, глубокие философские раздумья сквозь затуманенное портвейном, зубровкой, кориандровой, коктейлями «Поцелуй тети Клавы», «Дух Женевы» и прочими выпитыми и не выпитыми напитками…сознание. Глаза закрывались. Голова соскользнула на спинку дивана.

И вот он опять услышал крик, долетающий из закрытой комнаты. Преодолевая усталость, Николай открыл глаза, поднялся с дивана и побрел в сторону коридора. Одеяло при этом окончательно соскользнуло, упало на пол. Перед ним, в сторону коридора, бежал, неизвестно откуда взявшийся кот. Николай шел за ним попятам. Выйдя в коридор, он приблизился к закрытой комнате. Кот замяукал и стал скрести лапой о дверь, пытаясь открыть ее. Как и прошлым вечером, Николай протянул руку, и дверь с легкостью открылась. Николай вошел в комнату вслед за котом, который тут же растворился в полутьме. На этот раз посреди помещения стоял деревянный старинный стул, чем-то похожий на венецианское кресло. На стуле сидела маленькая девочка в красном платье. Откуда-то слышалось нечеткое мяуканье. Волосы девочки, светлые, золотистые, были очень аккуратно расчесаны и ровно распределены по плечам. Она смотрела на Николая, не отрываясь, не моргая. Ее серо-зеленые глаза казались взрослыми, строгими, пронзающими насквозь какой-то необъяснимой острой силой. Руки девочки лежали на коленках. На ее ногах Николай разглядел кожаные серые детские башмачки.

Они смотрели друг на друга и молчали. Проходили минуты. Он все стоял и смотрел на нее. Неожиданно девочка переменила позу. Она подняла левую руку и стала расстегивать пуговицы на манжете. Он внимательно следил за ее движениями. Расстегнув пуговицы, девочка закатала рукав платья и протянула руку, чтобы Николай мог ее разглядеть. На внешней стороне руки он увидел два глубоких розовых шрама. Девочка смотрела на него, не моргая.

– Тебе больно? – спросил Николай.

Девочка ничего не отвечала. Он подошел поближе.

– Тебе больно? – повторил он.

Она улыбнулась и повернула голову в сторону окна. Николай тоже повернул голову и посмотрел в сторону окна. Там, вместо оконной рамы и стекол, он увидел огромный плазменный экран. На экране по темному коридору шел какой-то мужчина. Он был высокого роста, спортивного телосложения, с красивыми вьющимися русыми волосами. Он прошел мимо одной закрытой двери, затем – мимо второй. Николаю показалось, что шел этот человек именно по этой квартире. И был это не кто-нибудь, а Вениамин Волков, еще молодой, лет тридцати пяти, не более. Вот он открыл дверь и зашел в комнату. Комнатой оказалась детская. В детской на полу играла маленькая девочка. Мужчина схватил девочку, начал неслышно кричать и трясти ее изо всех сил. Девочка испугалась, вырвалась, побежала из комнаты. Он побежал за ней. Девочка бежала по темному коридору, спотыкаясь и цепляясь руками за стены. Мужчина догонял ее. Вот они вбежали на кухню и стали кружить вокруг стола. Так они бегали минут пять без остановки. Наконец мужчина догнал девочку, опять стал трясти за плечи. Она оторвалась, отшатнулась и упала на ящик, из которого торчали острые инструменты. Если бы она упала спиной или животом на этот ящик, то, без сомнения, напоролась бы на лезвие ножа, который торчал прямо из центра ящика. Но она лишь коснулась ящика рукой. На какое-то мгновение и девочка, и мужчина застыли, как будто их движения отключил какой-то невидимый оператор или системный администратор. Но вот… Она первая зашевелилась. Николай увидел, как из глубоких ран на ее руке потекли две струи крови. Струи были быстрыми, широкими. Девочка не плакала. Она только смотрела, как на полу образовывалась небольшая лужица. Мужчина быстро подошел к ней, взял на руки и выбежал вместе с ней из кухни. Все погрузилось в темноту.

Николай посмотрел на девочку. Ее глаза застекленели. Рука застыла в воздухе. Она словно превратилась из живой девочки в восковую. Кожа пожелтела, волосы стали похожими на парик. Все изменилось в ней, стало отталкивающим, отвратительным, мертвым. Николай отшатнулся в сторону двери. И тут изо всех углов к нему стали подбираться сухие корни и ветви. Они прорывались из стен, потолка, пола и постепенно съедали всю комнату – стул, девочку, кота, который, как оказалось, неподвижно сидел на подоконнике. Корни пробивали всё насквозь, покрывали всё своей упругой паутиной. Ни девочка, ни кот даже не пошевелились. Николай, видя, что корни медленно подбираются к нему, побежал к выходу и прямо по пути к двери понял, что просыпается.

Он лежал на диване в гостиной. Комната была освещена приглушенным светом торшера. На коленях он увидел «Москва – Петушки», рядом валялось клетчатое одеяло. Он ничего не помнил из того, что видел во сне. Пытался напрягать память, но бесполезно… Единственное, что мелькало в голове, – паутина и еще какой-то человек шел по коридору. Больше ничего. Николай посмотрел на часы в телефоне. Был второй час ночи. Он увидел несколько пропущенных звонков. Один был от Исаева, один от мамы и два от Василисы. Когда он увидел ее номер, то тут же вспомнил о шрамах на ее руке, которые заметил утром прошлого дня… Краснов встал, выключил свет, вышел из квартиры. На улице уже было совсем безлюдно. Город почти что спал. Николай сел в машину и поехал домой.