— По-твоему, я тупой? — Привычно ощетинился Жека, в чёрных глазах зажглись недобрые огоньки. Честно говоря, именно так Катя и думала, но чувство самосохранения подсказало ей, что необходимо как-то сгладить неловкость и, слегка покраснев, она призналась:

— Я этого не говорила. Просто, понимаешь, мне и самой не всё было понятно. Эту книгу дал мне папа. Именно он приучил меня к чтению. Папа иногда находит в магазинах что-нибудь интересное, читает, а потом даёт мне. Я тоже читаю, и если мне что-то непонятно, то он объясняет.

— Твой отец читает с тобой одни и те же книги? — Вдруг удивлённо воскликнул Стёпка. — И что, ему правда интересно? А я всегда думал, что книги — это фуфло, что это для малявок или для девчонок.

— Сам ты фуфло, Тарасов, — вырвалось у Журавлёвой, но она тут же вспомнила с кем говорит и ойкнула: — Ой! То есть я хотела сказать, что не все могут оценить книги по достоинству, но лишь потому, что они мало читают.

Костяков, взглянув на друга, не удержал короткий хмык, что в его исполнении было равносильно смеху, который показался Степану весьма обидным, поэтому он вспылил:

— Да сдались мне твои книжонки, Журавлиха! Пока вы тут так мило базарили, я вспомнил кое-что: когда классуха вытащила твой фант, и я сказал про поцелуй, ты, между прочим, не сразу начала реветь! Ты спросила кого целовать! Значит, не так уж всё равно тебе на поцелуи, а Журавлёва? А когда я Костяка назвал, так ты сразу смотала удочки и свалила. И чем это, интересно, он тебе не угодил? Может ты надеялась, что я кого-то другого назову? Чё молчишь? Язык проглотила?

Катя действительно растерялась от подобной агрессии, ведь до этого ей показалось, что даже с этими мальчишками можно нормально разговаривать. А тут Тарасов вдруг опять напомнил ей про её позор, и девочке стало до слёз обидно, что она так сильно раскрылась людям, которые этого совсем не заслуживают. Внутри будто что-то погасло. Опустив глаза на грязный асфальт, она прошептала:

— Нет. Я надеялась лишь, что ты передумаешь. Тянула время. Ни с кем я не хотела целоваться. Не хочешь верить — дело хозяйское. У меня всё равно нет другого ответа, — и девчонка ускорила шаг, наконец-то завидев в чёрно-белой зимней мгле свой дом. Конвоиры не отставали, а Тарас всё не унимался: — Между прочим, малявка, ты Костяка подставила. Кинула его перед всем классом! Думаешь, за такое оскорбление не нужно извиняться?

— Тарас, заткнись!! — Злобно рыкнул Жека, у которого уже давно чесались кулаки в сторону слишком болтливого друга, но он не хотел начинать драку при Журавлёвой, опасаясь, что она снова сбежит.

— А что сразу Тарас! — Возмутился тот. — Ну скажи, разве я не прав? Опозорила тебя при всех! И ты ей это спустишь с рук?

Катя остро почувствовала, что запахло жаренным, и поторопилась возвестить:

— Всё, мы пришли. Вон мой дом. Дальше провожать не нужно. Всем спасибо. Пока. — С этими словами она рванула в сторону дома, не оборачиваясь. Однако, хороший слух позволил ей уловить позади глухие удары — кажется, драка, начатая в классе, возобновилась с новой силой. И всё же добежать до вожделенного подъезда она не успела. Удары быстро стихли и сзади послышался окрик Костякова:

— Журавлёва, подожди! — Девчонка предпочла сделать вид, что не услышала, но Костяк отлично бегал, не даром по физкультуре у него были одни пятёрки (в отличие от остальных предметов). Догнав Катерину уже у самого входа в подъезд, он схватил её за капюшон пуховика, вынуждая резко затормозить: — Да погоди ты! Куда ты так несёшься? Мне сказать надо…

— Что? — Обречённо повернулась к нему девочка.

— Ты это… Всё-таки принеси мне ту книгу почитать, ладно? — Внезапно ляпнул Жека совсем не то, что собирался, наткнувшись на Катины усталые зелёные глаза. — Принесёшь?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Ладно, принесу, — вздохнула она, смирившись с тем, что книга всё-таки уплывёт от неё в ненадёжные чужие руки. — Это всё?

— Нет. — Тут Костяк обратил внимание, что Журавлёва зябко потирает ладони друг о друга и заботливо спросил: — Замёрзла? Может быть зайдём в подъезд? — Этим вопросом он больше удивил себя, чем Журавлёву, которая тоже немало изумилась и от неожиданности кивнула.

В подъезде было теплее, потому что не было пронизывающего ветра, но и темнее тоже, потому что тусклая единственная лампочка не могла сравниться со светом уличных фонарей. Жеке хотелось видеть Катино лицо, чтобы можно было считать реакцию на свои слова, поэтому он подошёл почти вплотную и только тогда хрипло пробормотал:

— Слушай, не обращай внимания на Тарасова. У него всегда язык, как помело. Но он уже мне за базар ответил. Ты же не обижаешься, Кать?

Костяков впервые стоял к ней так близко, впервые обратился по имени, да ещё и вглядывался в лицо своими пронзительными чёрными глазами. Что оставалось делать Журавлёвой?