Эти паркуются поперек, врубают музыку так, что стекла дрожат, срываются с места опять, только шины дымятся.

Этот нагибается за монеткой и кладет ее в карман, день решительно удался.

Эта с трепетом открывает почтовый ящик, бережно вынимает письмо из медицинской лаборатории, она вернется к себе, сядет и тогда, в одиночестве, осмелится прочитать результаты анализов.

Этот спускается по ступенькам на скейте, вид сосредоточенный и серьезный.

Эта ободрала коленку и едет лечить раны, сопя в мамину шею.

Эта отгоняет своего ребенка, как стряхивают насекомое.

Этот бежит.

Этот прохаживается.

Этот выходит, хлопает себя по лбу и возвращается исправить свою забывчивость.

Этот насвистывает, пока собака выбирает подходящий столб, чтобы облегчиться.

Этот плюет.

Эта говорит, хватит ее доставать.

Этот свистит.

Этот уходит.

Они живут.

Кончив читать, Жюли тут же оправдывается, что текст не такой уж плохой, его нужно переработать, ей не хватило времени. Писатель ее успокаивает, можно еще подумать над текстом, если ей хочется, но получилось прекрасно. Делает ли она записи о том, что происходит вокруг, спрашивает он. Жюли отвечает, что пишет по памяти.

Писатель снова поднимает глаза на меня, я мотаю головой. Он улыбается мне, и чтения продолжаются. Участники один за другим пересказывают воспоминания, всякие байки, кусочки своей жизни. Женщина по имени Кароль проследила историю нашего квартала. Сходила в городскую библиотеку, в архивы департамента. Шаг за шагом восстановила все, что произошло здесь с момента постройки до конца пятидесятых годов. Ее текст завершается утверждением: бедные кварталы, в отличие от центральных, даже не стоят того, чтобы писать о них книгу.

Честно говоря, слушаю уже вполуха, думаю о собственном тексте и, естественно, возвращаюсь мыслями к тому, что произошло за последние десять дней. Жюлиана, которая так раздражала меня на первой встрече, рассказывает, как ей трудно воспитывать дочь, с тех пор как муж бросил их. Наверное, писателю снова придется сказать ей, что текст интересный, но не по теме. Смотрю на Жюлиану, у нее крупные серьги из зеленой пластмассы и легкая майка, из-под которой выглядывают лямки лифчика. Куча пластмассовых браслетов на запястьях. Растрепанные волосы скреплены здоровенной розовой заколкой. Определить ее возраст мне трудно, так со многими взрослыми. На первый взгляд мне показалось, что она гораздо младше мамы, но если задуматься, то вроде и нет. Она делает все, чтобы выглядеть моложе своих лет. Внезапно мне приходит в голову, что раздражающая экспансивность может маскировать душевную боль.

Живем своей жизнью, идем каждый своей дорогой, и они так нечасто пересекаются. Уже больше недели я занимаюсь совершенно незнакомым человеком, приношу ему одежду, еду, прячу его, отсчитываю дни вместе с ним. Сегодня утром он щелкнул языком пятьдесят три раза. То, что я делаю для него, я мог бы делать для многих других. Смотрю краем глаза на Жюли. Я знаю, что ее родители дают пристанище мигрантам. Весь дом в курсе; папа так разорался, когда узнал. Ничего странного, если нас ограбят, сказал он. Несколько дней пыхтел от гнева и повторял, что пошлет жалобу в мэрию, пока однажды вечером мама не ответила весьма сухо, что если он жаждет писать послания, то лучше бы отправил письмо какому-нибудь работодателю. Папа так покраснел, что у него чуть глаза на стол не выпали, еще немного повозмущался, и тема была закрыта. Больше он не собирался ябедничать на родителей Жюли.

Все вокруг поднимаются, должно быть, я опять отвлекся, писатель назначает встречу на следующей неделе, а на сегодня все, и я ухожу с чувством удовлетворения, оттого что написал начало истории, конец которой — сплошная тайна.