Эллиот немедленно подходит к ней, обеспокоенный. Жюли пристально смотрит на меня, разжимает кулак, перекладывает камешек в мою руку и безмолвно отворачивается.
Когда мы расстаемся, я осознаю, как сильно колотится сердце, словно хочет пробить грудную клетку.
2
Дни пролетели на удивление легко. Хотя после разговора с Эллиотом и Жюли много чего произошло. Это было в субботу, а в воскресенье мы упаковали последние коробки. В понедельник утром на своем грузовике приехал дядя, папин брат. Он работает курьером и попросил у хозяина разрешение взять напрокат грузовичок. Чтобы перевезти всю мебель в новую квартиру, понадобилось три раза съездить туда-обратно. Хотя практически можно было совершить весь переезд пешком. На лестнице папа отдувался, как бык, и готов был всех поубивать. Мы с Норбером убрались от греха подальше, прекрасно зная, что его плохое настроение только и ждет повода разгуляться вовсю. Незнакомца на день отправили в бытовку, под надзор Мо. В воскресенье утром он прощелкал пятьдесят два раза, в понедельник — пятьдесят один. Я несколько раз произнес слово «Персеиды». Без толку. Если он действительно инопланетянин, на кой им греческая мифология, чтобы дать имя комете или планете.
Внизу, у подъезда, началась толкотня: в понедельник переезжали сразу три семьи. На втором круге дяде не удалось припарковаться перед входом, так как посреди дороги встал здоровый грузовик. Люди оставили на тротуаре шаткую гору вещей, откуда выглядывала старая стиральная машина, поломанные этажерки, матрас, гнутая сушилка для одежды, грязные подушки и два-три стула без сидений. Отец вышел из дому, ругаясь, чтобы услышал водитель грузовика, но, как всегда, отступился. Позади грузовика стояла мама Эллиота и с тревогой наблюдала за тем, как два человека несут тяжелый диван ярко-красного цвета.
В тот день произошли две удивительные вещи. Сначала я увидел Эллиота и Жюли с коробками в руках, они выходили из дома и поздоровались со мной. Оба поставили свою ношу на землю, Эллиот пожал мне руку, а Жюли неожиданно чмокнула меня в щеку. Не успел я подумать, что только бы не покраснеть, как она сказала: надо поговорить насчет той штуки у тебя в кармане.
А потом подошел Норбер. Жюли поздоровалась, Эллиот тоже. Норбер молча посмотрел на них и немедленно принял хорошо мне знакомый насупленный вид. Я спрашивал себя, в чем дело. Очень тихим голосом он сказал Жюли спасибо. Та покачала головой и засмеялась. Быстро сунула мне стикер со своим телефоном. Эллиот подошел поближе. Оба в один голос попросили меня позвонить. Я хотел задать вопрос, но тут выкатился отец с криком, что мебель сама себя не погрузит, и я последовал за ним. «Обещай, что позвонишь», — сказала Жюли. Я пообещал.
Уже на лестнице Норбер спросил, откуда я знаю эту девочку. Я ответил, что вообще-то она живет в нашем доме и ходила в нашу школу, и добавил, что общался с ней в литературной студии. Норбер не дал мне времени задать встречный вопрос. «Граната», — сказал он, и я прирос к месту. Он еще никогда не говорил со мной об этой истории. Тот мой факап в школе, у меня в руке была граната, я не знал, что хочу сделать, я хотел жить спокойно, просто чтобы все это прекратилось, чтобы никто больше не ржал у меня за спиной, чтобы те, кто зовет меня жирдяем, обо мне забыли, чтобы те, кто толкает меня в коридоре и приклеивает мне к волосам жвачку, исчезли. Я хотел покоя. Держал в руке гранату и не знал, что мне с ней делать. Не думал ни о чем, хотел спокойно поесть, хотел, наверное, исчезнуть. Я целил не в тех, кто меня мучил, а в себя. Если бы я выдернул чеку, никто бы не смеялся надо мной больше никогда.
Я как будто окоченел, вокруг плакали, орали от страха, я застыл с поднятой рукой, и ко мне подошла одна девочка. Посмотрела на меня. Всегда буду помнить ее слова: «Они того не стоят». Ко мне вернулась способность двигаться, я положил гранату, охранники меня схватили, и в конце концов я оказался у директора.
Норбер сделал паузу, но я знал, что он мне скажет.
Та самая девочка из столовой говорила с тобой на парковке, добавил он, и тут у нас за спиной возник отец и начал вопить, чтобы мы шевелились живее, если не хотим пинка под зад.
Я позвонил Жюли на следующий день, раньше не получилось, нужно было расставить мебель, втащить наверх кровати, распаковать посуду, подключить холодильник, плиту, стиральную машину. А кроме того, собрать шкафы и вытерпеть взрывы папиного гнева, когда пропадал винтик или трескалась негодная фанера. Незнакомец остался ночевать в бытовке, Норбер и Мо все устроили: еда у него была, питьевая вода тоже. Мы договорились забрать его во вторник днем, однако наша новая кладовка с вечера понедельника была до потолка забита вещами и коробками. Папа решил, что мы будем поднимать вещи в квартиру постепенно. Спешить некуда. Мы с Норбером попытались воспротивиться его решению, притворились, что недооцениваем фронт работ, сказали, что мы как раз вошли во вкус и можем перетаскать все коробки. Папа сразу раскричался, как обычно, когда мы с ним не соглашаемся, а мама встала на его защиту. У нас еще будет время открыть остальные коробки.
Вечером моя новая комната напоминала поле битвы. Я закрыл дверь и на несколько мгновений прижался к ней спиной. Как это странно, попасть в некий прямоугольник и понять, что здесь теперь и будешь жить. Кровать уже не слева, а справа. Письменный стол лицом к стене, а не к окну. Шкаф в ногах кровати. Повсюду груды неразобранных вещей. Мешки с книжками, старые тетради, блокнот, в котором я иногда рисую, чтобы убить время. Тетрадь, в которой я начал писать свою историю на субботнем занятии. Все лежало на полу, и я оглядывал комнату в попытке почувствовать себя дома. Она более квадратная, чем та, к которой я привык. Стены покрыты чем-то вроде кремовой ткани. Норбер определил взглядом знатока, что это стекловолокно. С потолка свисает голая лампочка. А главное, запах другой, смесь краски и моющего средства, от которой щиплет горло. Свежий ремонт во всей квартире. Я распахнул окно, всего минус один этаж, но вид совсем другой: внизу дорога, напротив такое же здание, как наше. Парковка с противоположной стороны, под балконом гостиной. Мне кажется, в этой квартире меньше света, чем в прежней. Проехали машины, потом мотоцикл, и, несмотря на жару и химический запах, я закрыл окно. Хотелось побыть в тишине.
Ну вот, сказал я себе. Это мой дом. В предыдущей комнате я провел тринадцать лет. А сколько проживу здесь? Я надел наушники и включил музыку на полную громкость. Густая, богатая гитара из From Beyond упала мне в уши, как будто сверзилась с сотого этажа объятой пламенем башни, именно это мне было нужно, чтобы вдохнуть полной грудью. Когда-нибудь эта комната станет такой знакомой, что я перестану ее замечать. Не знаю, любил ли я старую квартиру. Это была моя среда обитания, ее я тоже не выбирал, как не выбирал подвинуться на пятьсот метров в сторону. Просто мне кажется, что если уж переезжать, то лучше далеко, в другие места. Разведать новый квартал, новые маршруты, не довольствуясь такой банальной переменой. Я никогда не ездил за границу, не летал на самолете, не плавал на корабле, не бывал в Париже, мне тринадцать лет, я подросток, у меня есть время, я знаю. GPS в телефоне не сразу сообразил, что я переехал. Мне хотелось бы совершить кругосветное путешествие, посмотреть на далекие города, хотелось бы сказать отцу, что двенадцать дней назад в мою жизнь вошел незнакомец, хотелось бы снять груз со своей души, поднять его высоко над головой и бросить как можно дальше.
В тот вечер новоселья я сел на корточки, прислонился спиной к двери и впустил ночь в окно. Взял тетрадь, ручку и стал писать, что в голову придет.
О чем думает незнакомец, с утра до вечера запертый то в кладовке, то в бытовке? О своей семье? Есть ли у него где-нибудь любящие родные? Родители? Дети? Спутница или спутник? Может, это они приедут за ним через пятьдесят дней? Друзья? Компания? Когда он закрывает свои большие черные глаза, в которых не различить зрачков, видит ли он любимое лицо?
Думает ли о том крае, где жил, откуда родом? О доме? Своем или отчем? О городе? О деревне? О земле? Полях и высоком небе, облаках и ветрах, не тех, что дуют над нами? Скучает ли он по сладким или пряным ароматам, вдыхая пыль кладовки, сырость голых бетонных блоков, вонь от носков и пропотевшей одежды в бытовке? Мечтает ли вернуться домой или, если у него есть другая цель, добраться до нее — цели, ради которой он пошел на такой риск?
Я не могу поставить себя на его место, мне недоступны образы и звуки, рождающиеся за его белоснежным лбом, в маленьком черепе, под короткой щеткой волос. Может, он думает только об укрытии, о своем страхе, об охоте, жертвой и трофеем которой может стать? Слишком трудно влезать в чужую шкуру. Особенно когда — как я — мало что повидал в этом широком мире.
На следующее утро мы с Норбером сходили на стройку, удостоверились, что у незнакомца все в порядке, прослушали пятьдесят щелчков, а потом я позвонил Жюли. Она сняла трубку и сказала: «Джеф?» Я не сразу ответил. Своего номера я ей не давал. Честно говоря, даже не знал, зачем ей звоню. Она спросила, свободен ли я, и я кое-как согласился встретиться с ней перед нашим бывшим домом. Она как раз успеет предупредить Эллиота и прыгнуть в трамвай, будет через полчаса или чуть позже.
Остаток дня задним числом кажется мне галлюцинацией. Все было каким-то невзаправдашним. Я подошел к своему уже бывшему обиталищу, подождал, глядя в чисто-голубое небо, высматривая на парковке людей, которые следили бы за входящими и выходящими жильцами, а потом пришли Эллиот и Жюли, и началось необъяснимое. Жюли моментально заговорила со мной о камешке, который я носил в кармане, она никогда не ощущала ничего похожего. Она употребила именно глагол «ощущать», а не «видеть» или «трогать». Поинтересовалась, где я его нашел. Один короткий миг я искал, что соврать, а потом посмотрел ей в глаза и все рассказал. Все. Жюли ниже меня, она не худая, но тоненькая, носит каштановые волосы распущенными, я говорил и смотрел на нее, ее лицо оставалось неподвижным, не выдавало ни малейшего удивления. Я рассказал обо всем, включая российский болид и счет на дни, ведущий строго к появлению в нашей атмосфере неизвестного скопления Персеид. Я каждую минуту ждал, что она рассмеется или Эллиот скажет мне перестать над ними прикалываться. Но оба внимательно меня выслушали. Когда я закончил, Жюли спросила, нельзя ли увидеть незнакомца. Я объяснил, где он, а заодно, что новая моя кладовка переполнена. Отец Жюли славится тем, что помогает мигрантам, может, он что-нибудь сделает?