Керосин дал нам лишь короткую передышку. Новые клещи наводнили дом, и ночью, лежа в постели, можно было наблюдать за тем, как они шеренгами совершают замысловатые строевые марши. К счастью, клещи не атаковали нас, а сводили с ума только собак. Другое дело – полчища блох, тоже облюбовавших наше жилище. Они появились из ниоткуда, как татарская орда, и заполонили нас раньше, чем мы успели что-либо понять. Они распространились повсюду – ты вдруг на ходу ощущал, как кто-то ползет по твоей ноге. На какое-то время спальни стали непригодными для жилья, и нам пришлось спать на веранде.

Но среди этой мелкоты блохи были еще не худшим злом. Более или менее прохладную ванную комнату облюбовали скорпиончики, черные как смоль. Как-то поздним вечером Лесли имел глупость зайти в ванную босиком, чтобы почистить зубы, и его ужалили в палец ноги. Вроде и скорпион-то небольшой, в полдюйма, но боль была адская, и несколько дней Лесли не мог ходить. Скорпионы покрупнее выбрали кухню, где они внаглую устраивались на потолке – ну прямо летающие омары.

Вечерами, когда зажигали лампы, слетались тучи насекомых: бабочки разного калибра, от крохотных желто-коричневых мотыльков с крылышками, напоминающими излохмаченные птичьи перья, до здоровенных полосатых розово-серебристых бражников, бившихся о стекло фонаря с такой силой, что казалось, сейчас разобьют его вдребезги. А еще были жуки, одни черные, словно в трауре, другие в веселенькую полосочку или разрисованные, кто с короткими антеннами, похожими на две булавы, а кто с длинными и тонкими, словно усики у китайского мандарина. С ними в дом проникали совсем малюсенькие существа, и требовалось увеличительное стекло, чтобы разглядеть их невероятные формы и расцветку.

Конечно, меня такое скопление насекомых могло только радовать. Каждый вечер, прихватив коробочки и скляночки, я занимал место у какого-нибудь ночника и вступал в схватку с другими хищниками за редкий образец. Бой выходил коротким, поэтому следовало быть начеку. На потолке уже сидели, широко растопырив пальцы, бледно-розовые гекконы с выпученными глазищами, следящие за каждым движением мотыльков и жуков. Здесь же лицемерные богомолы, с их бешеными зрачками и без подбородка, враскачку переставляли стройные тонкие ножки, подобно зеленым вампирам.

А на уровне земли я сражался с огромными шоколадного цвета пауками, чем-то похожими на отощавших мохнатых волков; пауки таились в тени и, наскакивая, выхватывали жертву буквально у меня из-под носа. Им пособничали жирные зеленые жабы в серебристо-серых пятнах, широко пучившие глазищи от удивления перед столь роскошным пиршеством, а также юркие мухоловки довольно зловещего вида. У этой разновидности многоножки длиной в три дюйма, а шириной как приплюснутый карандаш по бокам были бахромки из длинных стройных ножек. Во время передвижения эти бахромки волнисто колыхались, и насекомое словно скользило по льду, бесшумное и пугающее. Не случайно мухоловка обыкновенная считается одной из самых жестоких и искусных охотниц.

Как-то вечером включили освещение, и я привычно затаился, рассчитывая пополнить свою коллекцию. Было довольно рано, и большинство хищников, не считая меня и горстки летучих мышей, еще не вышли на охоту. Летучая мышь молнией промелькивала над верандой и хватала какого-нибудь мотылька или другую сочную живность буквально в паре дюймов перед горящей керосиновой лампой, и от поднятого крыльями ветерка дрожало пламя. Постепенно бледно-зеленое мерцание заката сходило на нет, сверчки затягивали свои переливчатые трели, мрак в оливковой роще расцвечивали холодные огоньки сверчков, и большой дом, скрипя и постанывая от солнечных ожогов, приготовлялся к ночи.

Стена позади лампы уже была усеяна всевозможными насекомыми, которые отсиживались после неудачных попыток суицида, чтобы повторить все сначала. Из узенькой щели у основания стены высунулся крохотный пузатенький геккон, какого я еще не видел. Не больше полутора дюймов. Похоже, вылупился он совсем недавно, однако это не помешало ему успеть отъесться почти до шароподобия. На его мордашке играла робкая улыбка, а большие темные глаза светились радостью, как у ребенка, завидевшего пиршественный стол. Прежде чем я успел его остановить, он не спеша вскарабкался по стене и начал свой ужин со златоглазки. Эти существа с их прозрачными крылышками, похожими на зеленое кружево, и большими золотисто-изумрудными глазами были моими любимцами, поэтому я серьезно разозлился на геккона.

Проглотив остаток ажурного крылышка, детеныш взял паузу, о чем-то размышляя и порой помаргивая. Я не мог понять, отчего он остановил свой выбор на златоглазке, слишком крупной для него добыче, когда его окружали самые разные мелкие насекомые, которых и поймать проще, и проглотить легче. Но очень скоро стало ясно, что он просто обжора: брюхо сыто, да глаза голодны. Недавно вылупившись из яйца и оказавшись без материнского присмотра, он решил, что все вокруг съедобно и чем крупнее жертва, тем скорее он утолит свой голод. Кажется, ему просто не приходило в голову, что для такого крохотного существа, как он, некоторые насекомые могут представлять опасность. Подобно первым миссионерам, он был зациклен на себе и даже не подозревал о том, что кто-то посмотрит на него как на пищу.

Не обращая внимания на маленьких вкусненьких мотыльков рядом, он выследил дубового коконопряда – жирного и ворсистого, едва ли не больше его самого – и атаковал жертву, но не рассчитал и лишь зацепил кончик крылышка. А бабочка едва не оторвала геккона от стены и чуть не взлетела вместе с ним. Ничуть не испугавшись, после короткой передышки геккон напал на длинноусого жука таких же размеров. Проглотить это твердокаменное колючее страшилище было выше его возможностей, но об этом он даже не задумывался. В результате, не сумев ухватиться за отполированный хитиновый покров, геккончик лишь столкнул жука на пол.

Взяв очередную передышку, он озирал поле боя, когда на веранду под громкий треск крыльев влетела огромная самка богомола и уселась на стене в шести дюймах от него. Сложив крылья с хрустом сминаемой бумаги и подняв устрашающие лапки в издевательском молитвенном жесте, она обвела своим бешеным взглядом широкий ассортимент насекомых на выбор и покачала головой.

Было очевидно, что геккон впервые видит богомола и даже не догадывается, какой смертоносный враг перед ним возник. Он-то полагал, что имеет дело с грандиозным зеленым десертом, о котором можно только мечтать. Без лишнего промедления, игнорируя тот факт, что жертва раз в пять больше его, он стал к ней потихоньку подкрадываться. Та же остановила свой выбор на серебристой пяденице и направилась к той на истощенных ножках старой девы, периодически останавливаясь и раскачиваясь из стороны в сторону, само олицетворение зла. А за ней последовал геккон. Он опустил головку с мрачной решимостью и притормаживал одновременно с богомолом, помахивая своим нелепым жирным хвостиком, как возбужденный щенок.

Самка подкралась к ничего не подозревающей бабочке, еще раз помедлила, а затем схватила ту передними лапками. Здоровенная пяденица бешено затрепыхалась, и самке богомола понадобились все силы, чтобы удержать добычу жестокими шипами. Пока она сражалась с пяденицей, напоминая неумелого жонглера, геккон, распалившись до нужной кондиции ударами своего пухленького хвостика, бросился в атаку. Он, как бульдог, вцепился в надкрылье. Самка, увлеченная собственной борьбой, не ожидала нападения сзади и, потеряв равновесие, упала на пол вместе с бабочкой и гекконом, не разжимавшим зубов. Тут богомол выпустил полумертвую пяденицу и, освободив саблевидные передние лапы, переключился на геккона.

Я уже решил, что наступил момент добавить сразу двух особей в мою коллекцию, когда на арену неожиданно вышел третий персонаж. Из тенистой виноградной лозы вылезла мухоловка, этакий живой многоногий коврик, целеустремленно подбежала к еще дергающейся пяденице и, забравшись сверху, сомкнула челюсти на мягкой грудной клетке. Сценка была та еще: самка богомола, сложившись вдвое, дубасит геккона своими когтями, а он, вытаращив зенки от возбуждения, так и не выпускает ее надкрылья, несмотря на все побои. Ну а мухоловка, сообразив, что не в силах утащить столь крупную добычу, растянулась на бабочке, подобно ламбрекену, и вытягивает из той жизненные соки.

И в это время появилась Тереза Оливия Агнесса Дейрдра, или просто Дейрдра. Ее и партнера, двух огромных жаб, я выследил, сравнительно легко приручил и поселил в огороженном садике под верандой. Там они жили блаженной жизнью среди герани и мандариновых деревьев, а по вечерам, когда зажигали лампы, выбирались на веранду, чтобы полакомиться насекомыми.

Я был настолько увлечен четырьмя персонажами, что напрочь забыл о Дейрдре, и ее появление застигло меня врасплох. Я лежал на животе и следил за драмой, которая разыгрывалась у меня под носом. А Дейрдра, как оказалось, сидя под стулом, тоже следила за схваткой. И тут эта жирная особа выскочила, секунду помедлила, и – не успел я глазом моргнуть, – совершив по-жабьи целеустремленный прыжок, разинула свой большущий рот, махнула язычком и отправила мухоловку и пяденицу в свою вместительную пасть. Снова замерла, глотнула, на пару секунд закрыв выпученные глаза, быстро развернулась и слопала богомола с гекконом. Какое-то мгновение его хвостик извивался, словно червяк, между толстыми губами Дейрдры, но потом она пальчиками решительно затолкала его в рот, как это делают жабы.

Мне приходилось читать про пищевые цепочки и про то, что выживает сильнейший, но все это померкло на фоне увиденного.

Я был раздосадован, помимо прочего, тем, что Дейрдра испортила мне увлекательный спектакль. Во избежание новых недоразумений я отнес ее обратно в огражденный садик, под каменным лотком с бархатцами, к ее супругу Теренсу Оливеру Альберту Дику. Я счел, что за один вечер она уже съела предостаточно.

И вот в этот дом – прожаренный, как сухарь, раскаленный, как печь в пекарне, переполненный всякой живностью – однажды пожаловал Адриан Фортескью Смит. Этот школьный приятель Лесли когда-то провел каникулы у нас в Англии и в результате по уши и безнадежно влюбился в Марго, к ее великой досаде. Мы все, расположившись на веранде, разбирали двухнедельную корреспонденцию, когда мать сообщила нам о предстоящем визите Адриана.

– О, это будет мило, – сказала она.

Все оторвались от своей почты и посмотрели на нее настороженно.