Дюриш представил их мне как английских летчиков. Освобожденные из какого-то лагеря, они самостоятельно пробираются на запад и теперь поджидают в Содлаке подхода союзных войск. А тот, кто панибратски хлопал меня по плечу, — американец, тоже из пленных летчиков, зовут его Билл, и он у англичан вроде бы за главного интенданта — добывает продукты, благоустраивает быт.
Англичане поздоровались со мной, но улыбались сдержанней. Если Билл вел себя шумно, перебарщивая в развязности, то эти держались хотя и дружелюбно, но помня о собственном достоинстве. Они провели меня к своему «стойбищу», расположенному поодаль от лагеря беженцев, и я увидел добротные палатки, мягкие тюфяки и даже походную плитку, на которой кипел наваристый суп. Билл стал жаловаться на скаредность местных жителей, не выдававших им необходимых продуктов, и выражал уверенность, что с моим приездом все наладится и эти проклятые швабы поймут, как нужно обходиться с победителями. Я и ему обещал разобраться.
Обратно мы шли тропкой вдоль асфальтированного шоссе, по которому я ехал в Содлак. Только вчера я слез с машины, совсем не уверенный, что я здесь кому-нибудь нужен, а сегодня каждое мое слово внушает людям надежду и весь город ждет от меня каких-то мудрых решений. Было над чем задуматься.
— Неужели у вас закрыты все поликлиники и детские больницы? — спросил я. — Больной ребенок нуждается в немедленной помощи, и никому до него нет дела. Это же безобразие..
— У нас нет поликлиник… И детской больницы нет, — сказал после длинной паузы Гловашко.
— Как это нет? Закрыты?
— Нет, потому что не было. Каждый лечился у своего врача, если были деньги…
— И детских садов нет, и яслей? — продолжал я допытываться, хотя уже догадался, что говорю о непостижимых для них вещах.
— Тоже нет, — подтвердил Алеш, и я услышал в его голосе не сожаление о том, что город лишен таких обязательных, на мой взгляд, учреждений, а скорее удивление моей наивности.
Видимо, чтобы отвлечь меня от мрачных мыслей, Дюриш свернул на щебеночную дорогу, круто уводившую на вершину холма. Там над утрамбованной площадкой висел тент, выкроенный на манер тирольской шляпы с пучком длинных пестрых перьев. Тут же стоял ресторанчик, сложенный из толстых, почерневших бревен, по внешнему виду — деревенский дом старинной архитектуры. Он так и назывался — «Под шляпой».
Нас радушно встретила хозяйка, пожилая бойкая женщина, улыбнувшаяся мне, как старому знакомому. Она усадила нас за столик и принесла высокие кружки с пивом. Это было кстати — и ноги гудели, и пить хотелось, и настроение требовало разрядки. Горьковатое душистое пиво, любезная хозяйка, зорко следившая, чтобы кружки не пустовали, вид на горы, Откуда тянуло прохладой, — все располагало к спокойному раздумью.
Я расспрашивал Дюриша о городе и окрестных деревнях, о промышленных предприятиях. Он отвечал охотно, на память приводил цифры, названия фирм, запасы сырья, мощность электростанции. Я подивился широте его знаний.
— А как же, — сказал он, — я ведь тоже промышленник, у меня большая, единственная в Содлаке мельница и своя пекарня в городе.
Вот этого я уж совсем не ожидал: антифашист, сидел при немцах, так радостно меня встретил — и промышленник, капиталист… Гловашко заметил мое удивление и серьезно объяснил:
— Яромир — большой патриот. Его мельница на партизан работала. Сколько от него муки в горы ушло! На волосок от расстрела был.
Дюриш платком вытер вспотевшую шею и влажные глаза Он мне очень понравился, и не только тем, что смотрел на меня, как на любимого сына. У него была ясная голова, чувствовалась деловая хватка. Неожиданно для самого себя я предложил:
— Послушайте, Яромир, а не стать ли вам мэром Содлака? Вы все хозяйство хорошо знаете, и народ вас уважает.
Дюриш не сразу понял, что я ему предлагаю. Зато Гловашко горячо меня поддержал:
— Очень верно! Лучше Яромира никого нет. Все довольны будут. Очень верно!
— Временно хотя бы, пока война кончится и новая администрация придет, — продолжал я убеждать старика.