Когда кончилась церемония знакомства, поднялся благообразный, будто вылизанный от седой макушки до кончиков сверкавших туфель, член правления страховой компании Иоахим Хофнер. Говорил он по-немецки. Лютов переводил бегло.

— Мы хотим заверить господина коменданта, что население Содлака лояльно относится к победителям и готово выполнять все распоряжения, которые сочтет нужным издать советская комендатура. Мы ни о чем другом не мечтаем, как о твердом порядке и законности.

Я ждал, что за этим вступлением пойдет речь о практических делах, но Хофнер сел, предоставив инициативу мне. Позднее я узнал от Дюриша, что так они договорились: сначала послушать меня, распознать, какого коменданта послал им бог, а потом уж выбрать линию поведения.

— Это все приятно слышать, — сказал я. — Но вот сегодня я ходил по Содлаку и увидел много магазинов, мастерских, ресторанов, наглухо закрытых. И еще я видел бездомных и голодных людей. Считают ли господа такое положение нормальным?

Хофнер понимающе кивнул и с готовностью ответил:

— Мы очень рады, что это печальное обстоятельство не ускользнуло от глаз господина коменданта. Дело в том, что запасы продовольствия, которыми мы располагали, вывезены отступающими войсками. Между тем население Содлака выросло за счет беженцев и больших групп иностранных подданных, следующих через наш город. Небольшие производственные предприятия вынуждены были закрыться из-за нехватки сырья. Появились безработные. В этой связи мы просим господина коменданта возбудить перед командованием Красной Армии ходатайство о помощи Содлаку продовольствием, горючим и некоторыми видами сырья.

Все выжидательно уставились на меня. А я молчал и думал, как бы на эту просьбу ответил майор Шамов. Он, наверно, нашел бы шутливое слово и ловко, но не обидно, осадил бы этого наглого дельца. Меня же распирала злость, и я с трудом сдерживался.

— В Содлаке я не увидел ни одного разрушенного дома. Вокруг города никем не тронутые богатые села. В самом Содлаке много состоятельных людей. Может быть, я ошибаюсь?

Уже догадываясь, куда я клоню, «деловые круги» откликнулись весьма неразборчиво.

— А мою страну три года с лишним вражеские армии топтали, жгли, разоряли, грабили. Служили в этой вражеской армии и люди из Содлака, может быть ваши сыновья. Так кто же кому должен помогать?

Лютов переводил равнодушно, как автомат, но все поняли, что рассердили меня, и, должно быть, пожалели, что начали этот разговор. Я не стал дожидаться ответа.

— Завтра появится мой приказ. В нем будет и такой пункт: предприятия и магазины, которые останутся закрытыми, так же как и запасы сырья или продовольствия, которые останутся под замком, я буду считать брошенными их владельцами и возьму на учет как трофеи Красной Армии. Ни одного голодного человека в Содлаке быть не должно. И кормить их будете вы, господа. Ясно?

Хофнер развел руками, выражая свое бессилие перед властью коменданта, но делал это с покорностью на лице.

Поддержал меня Дюриш. Он стал горячо доказывать, что мой будущий приказ очень своевременный, что снабжение населения можно наладить, что он сам припрятал от нацистов кое-какие запасы муки и завтра же пустит ее в продажу.

— Хочу еще добавить, — сказал я, — что никакого повышения цен на продовольствие я не допущу, а за спекуляцию буду строго наказывать.

Имею ли я право делать такие заявления и как буду наказывать спекулянтов, я не знал, — просто мне вспомнились отощавшие детишки на нижних улицах города, и предупреждение вырвалось само собой. А произвело оно впечатление на всех, даже на самых замкнутых лицах проступило беспокойство. Больше они ко мне с просьбами не приставали, если не считать просьбой неожиданное выступление ксендза. Преодолев заметную робость, он сказал:

— Нам известно отрицательное отношение советского командования к религии, к слову божию. Тем не менее я беру на себя смелость просить господина коменданта разрешить богослужение в католическом храме.

— Разрешаю! — обрадовался я, что могу хоть в чем-то пойти им навстречу. — Молитесь сколько угодно. И не только в католическом. В любой церкви, — кто хочет, пусть молится. При одном условии, — спохватился я, — чтобы в слова божьи не вплеталась клевета против Красной Армии и хвала гитлеровскому государству.

Ксендз не ожидал от меня такого ответа. Это видно было по его озадаченному лицу. Он даже переспросил Лютова, правильно ли меня понял. Только после этого просиял и заверил, что молиться будет только об успехах доблестной Красной Армии.

Приободрилась и вся делегация. Поднялся Хофнер, за ним остальные, но я показал им, что вставать рано, пусть посидят.