— Вот как… Отец оказал себе дурную услугу. Чашник мёртв, как же теперь узнать, кто распорядился о покушении?

Нимуэ развела руками.

— Да как… никак! Батюшка твой чёрный весь от злости; праздник невесел: хозяин слова сквозь зубы цедит, хозяйской дочки вовсе не видать. Заболела, знать… от счастья привалившего. Главное, что на любезном твоём гнева не выместить, как было б, помри мальчишка при нём. А так — ард-риаг сам велел прийти, кроме себя и винить некого. Тех, что преступника сторожили, на его ж место отволокли да немногого добились. Иль и впрямь проморгали, остолопы, или господина сменили и крепко ему верны.

Я молчала и размышляла о том, чем поделилась Нимуэ; думы, точно на привязи, крутились вокруг отца, но были не о покушении и вовсе не касались событий недавнего прошлого. Страшно было даже говорить об этом, страшно узнать, но я решилась. Чего осталось бояться?

— Нянюшка, если ты любишь меня, скажи правду.

Нимуэ встрепенулась, как большая птица.

— О чём, моя светлая?

Я больно прикусила губы. Чёрная, жуткая мысль свидетельствующим против беззакония узником рвалась из темниц рассудка, облекаясь в слова, запретные, греховные. Я посмотрела в испуганно блестящие глаза Нимуэ. Не упущу ни слова, ни жеста, ни взгляда, чтобы по отразившимся в них мельчайшим движениям души разоблачить истину.

— Об отце. Ведь это он убил мою мать?

Вопрос лишил Нимуэ голоса, она могла лишь смотреть на меня, без тени испуга, но со столь красноречивым изумлением, что слова показались излишни.

— Да что ты такое удумала? Вот уж воистину не за что мне ард-риага обелять, но вот тебе мой единственный ответ: не было такого и быть не могло! Любил он светлую мою, любил до безумия, до помрачения и приблизил, быть может, её конец, но убивать? нет! Или не на моих руках угасала Гвинейра? Или мало я повидала до неё и после, как мучаются в родильной горячке, чтоб с чем другим спутать? Нет, Ангэрэт, хоть тебе и не за что любить отца, но здесь ты к нему несправедлива. Или я своими глазами не видела, как мучился он вместе с нею, как метался и рыдал, как держал её за руку, как не спал ночами? Он одержим был ею, как одержимы бесноватые, и немало горя причинил, сам того не разумея, но и пальцем её не тронул.

Я вовсе не цеплялась за невольное подозрение и рада была услышать беспристрастное и при том самое решительное ему отрицание.

— Пусть так. Но для чего она решилась стать его женою? Ведь не за властью она гналась.

— Для чего? — Нимуэ вздохнула, завозилась, кутаясь в платок. — Спроси юную девушку, прекрасную и беспечную, ни в чём не знающую отказа, не ведавшую горя, какие назовёт она тебе причины? Ард-риаг был красив и молод, он нравился всем, а выбрал одну и ни на кого более не смотрел. Встретил её, когда она была почти ещё дитя, но женское лукавство рано проснулось в ней. Ей нравилось поклонение и обожание, нравилось, когда тот, кому принадлежит вся власть Тары, поступает по её слову, нравилось внимание и подарки. Он видел её не так чтоб часто, девочка моя взрослела, а детская блажь осталась, вдобавок к ней явились и новые бредни. Она чувствовала, что любима, любима, как в сказке, большего не потребовалось… Ты знаешь отца всегда одним, иным не можешь помнить, но ведь до смерти Гвинейры он был не так мрачен и зол, он был с нею ласков, был и весел. Не каждый человек прост и ясен, точно ручей, видимый до последнего камушка на дне. Бывает человек как мутная вода, как топь, что притворилась цветущей луговиной, как лёд, что только кажется прочен, а сам проломится, не сделаешь и шага… У Гвинейры жизнь была как песня, короткая, весёлая. Куда ей было разгадать в потаённой душе изъян? Уж на что риаг Гвинфор, хоть никогда того прежде ни в чём не делал для дочки отказа, а тут и отговаривал, и увещевал, и стращал её, да всё без толку. Гвинейра — дочь единая, любезная, с малых лет знала, как своего добиться. Вот и добилась. Да и после замужества, не сказать, по правде, чтобы так уж сожалела она, узнав истинную суть супруга. Хоть и пугал он её порой, хоть и разрушительна была его страсть, не слышала я от неё ни слова горечи о своём решении. Любила ли она его ответно или в том причина, что всегда нравились матушке твоей опасные забавы… о чём толковать теперь! А, может, поняла, что всего лучше было ей по добру согласиться стать женой ард-риагу, а иначе… ведь он-то всегда брал своё. Два годка они прожили, Ангэрэт, каждый миг, как последний. Нельзя так быть одержимым, чтобы весь мир в едином человеке замыкался. Уж на что тогда жалела я его… чёрный он был от горя, глаза чёрные — не взглянешь, страшно. Точно и не знал, на каком он свете. Думала: недолго быть телу живым, когда души в нём нет. Ведь, если и была у ард-риага когда душа, забрала её Гвинейра, всё, что было в нём хорошего, забрала, негодное оставила. А как смотрел тогда он на тебя, кровиночку, страх за горло хватал… не разлучалась я с тобою, моя светлая, ни на миг, на ходу спала, не ела… боялась. Иль о стену расшибёт, иль в объятиях задушит, зацелует насмерть…

Нянюшка смолкла, понурив непокрытую белую голову. Я опустилась перед ней на колени, уткнулась лицом в сухие тёплые ладони. Сначала Нимуэ тихонько всхлипывала, потом перестала. Мы обе сидели без слов, без движений.

Наконец, я поднялась. Нимуэ тотчас встрепенулась.

— Куда ты, моя светлая?

Я улыбнулась краем губ.

— Здесь недалеко… я слишком долго медлила с разговором.