Другим позитивным аспектом этого явления может считаться, что матерщина подчас работала в бою в качестве системы опознавания «свой — чужой», что в ряде случаев помогало избегать жертв со стороны «дружественного огня». Из рассказа Героя Советского Союза В.В. Колесника о захвате здания генерального штаба афганской армии: «Поскольку спецназовцы были одеты в афганскую форму и ехали на афганском танке, десантники без лишних слов шарахнули по танку из «Мухи». Сахатов[140] со своими спешился и, нещадно матерясь, объяснил, что они свои. Услышав родную речь, десантники огонь прекратили»[141].

Матом советские солдаты в ходе войны разговаривали и с душманами, особенно в ответ на предложение сдаваться.

В остальном — употребление мата свидетельствовало о растерянности и стремлении прикрыть недостатки тактического мышления и речевого воспитания выплеском примитивных эмоций. Недаром в характеристике одного из генералов, слывшего «недалеким человеком, матерщинником и невеждой»[142] профессиональная некомпетентность соседствовала с невоздержанностью языка. Другого высокого начальника его замполит даже вынужден был увести с инструктажа, начатого «по привычке в три-бога-душу-мать»[143], на котором присутствовали афганские союзники («командиры дружественных банд»), из опасения, как бы те, чего доброго, не обиделись и не перекинулись к душманам.

«Одной из причин живучести неуставных взаимоотношений является грубость, оскорбления и даже рукоприкладство со стороны некоторой части офицерского состава, что сводит на нет всякие воспитательные усилия», — это строки из доклада на совещании после поездки в Афганистан в апреле 1984 г. маршала Советского Союза С.Л. Соколова. Привычная в армейской среде вербальная агрессия по цепочке провоцировала проявление жестокости к местным жителям и пленным, которых нередко расстреливали без суда. Позволим обратить внимание читателя на мнение А. И. Лебедя, приведенное в начале книги, которое созрело у него, судя по всему, именно в период командования батальоном в Афганистане.

В то же время истинный профессионализм и там совершенно не нуждался в сквернословии, что доказывает, например, запись переговоров группы 334-го ооспн[144] во время операции против укрепленного района «Карера» 29 марта 1986 года: «Первый, я Второй. По мне работает ДШК, попробую подойти поближе…» Пауза. Потом: «Первый, я Второй, работаем гранатами…» Пауза. Опять: «Первый, я Второй, идем дальше». И вот такая спокойная работа в море огня»[145], — с восхищением комментировал красивую работу спецназовцев очевидец. Добавим: и результативную.

Грубость начальников в российской армии конца XX в. явственно ограничивала инициативу подчиненных, боявшихся нарваться на оскорбление и унижение. «Выговора, выволочки от начальства, разноса военный человек часто боится больше, чем врага, — свидетельствует военный корреспондент Н. Стародымов. — Когда штурмовали Грозный или погнали целый полк по горной дороге на Шатой — многие офицеры понимали, что это ничем не оправданная авантюра. Но решительно возражать не решились. Под пули врага идти не так боялись, как начальственного рыка»[146].

«Окопный генерал» Г.Н. Трошев в своих воспоминаниях приводил нелестную характеристику одного из своих начальников в Первую чеченскую войну (1994–1996), у которого «грубость с подчиненными временами переходила «критические отметки»»[147]. Гневаясь, генерал «стучал по столу кулаком так, что подлетали телефонные аппараты, а крепкий мат не глушили даже дубовые двери кабинета. И ожидавшие в приемной офицеры начинали бледнеть еще до встречи с генералом. Такой стиль общения, даже при всей «крутизне» нынешних нравов, некоторые просто не могли перенести»[148]. И если генералы, не желавшие терпеть подобного обращения, еще могли перевестись к другому месту службы, то что оставалось делать простым офицерам, недаром, по словам Трошева, в период командования упомянутым военачальником войсками округа среди них подскочила статистика инфарктов. Как настоящий военный, Геннадий Николаевич Трошев очень сдержанно отзывался о полководческих дарованиях своего начальника. Тем не менее, между строк можно прочесть, что привычка не сдерживать себя в слове распространялась у последнего и на способность сохранять хладнокровие, проявлять терпение и выдержку в боевых условиях.

Для понимания морально-психологической обстановки в ходе вооруженного конфликта в Донбассе показательно свидетельство одного из ополченцев армии Новороссии: «Мата в казарме было много, иногда доходило до половины сказанного текста»[149]. Уровень речевой культуры ополченцев легко связать с уровнем их боевого мастерства: «Сват (позывной командира батареи. — С.З.) стрелял по цели долгих 45 минут, так и не добившись попадания»[150]. И это при том, что по самым «щадящим» нормативам, на поражение цели могло быть потрачено не более 10 минут. Видимо, не случайно один из последних приказов[151] И.И. Стрелкова (Гиркина) от 28.07.2014 г. был посвящен запрету матерной брани в воинстве ДНР. Мера весьма похвальная; единственно, с чем, к сожалению, никак нельзя согласиться, что мат для пагубы Отечества придумали враги России. Явление это безусловно наше (чтобы убедиться в происхождении некоторых матерных слов достаточно ознакомиться с текстом новгородских берестяных грамот №№ 35 и 955) хоть и не делающее нам чести.

Обратимся теперь к рассказу одного высокопоставленного российского офицера, боровшегося с терроризмом в Сирии, показывающему, к каким удивительным результатам, порой, приводит избавление от сквернословия в среде военнослужащих.

«В начале 2016 года, как-то утром меня вызвали в штаб группировки и представили заместителю командующего Северным флотом по работе с личным составом, который прибыл для инспекции десантно-штурмового батальона морской пехоты, охранявшего базу, сменив в конце декабря 2015 года черноморцев. Контр-адмирал (колоритнейшая личность — в прошлом командир атомного подводного ракетоносца — образец флотского офицера, с прекрасной четкой и грамотной речью) прошел везде, вник во все до мелочей, побеседовал со многими матросами и офицерами. Перед его возвращением в Россию мне удалось пообщаться с ним накоротке. Подводя итоги своего посещения Сирии, он заметил с горечью: «Сколько матерщины — бессмысленной, грубой, привычной…». И рассказал о книжке «Правда о русском мате», пообещав прислать несколько экземпляров. А мат, как это ни прискорбно, действительно был у нас широко распространен и в штабах, и в подразделениях, причем уже на уровне, практически не замечаемом — бытовом.

Адмирал сдержал слово, и вскоре я получил от него посылку с несколькими десятками экземпляров тоненькой черно-белой книжки[152], написанной епископом Североморским и Умбским Митрофаном (Баданиным). Книжку эту я буквально проглотил, был ею впечатлен и на вечернем совещании провел беседу с командирами подчиненных мне подразделений по этой тематике. К своему удивлению, понял, что на подсознательном, интуитивном, самом глубоком уровне люди в момент наивысшей опасности тянутся не к матерному слову, а, если так можно выразиться, к изначально молитвенному, созвучному слову «мама». Ведь всем нам только мать в детстве представлялась тем абсолютом, который уютно защитит-спасет-укроет от всех бед, невзгод и напастей.

На совещании решили: книжку изучить с бойцами, постараться внедрять живое слово, а мат изживать везде и всюду. Решение оказалось плодотворным — бойцы настолько прониклись нашей идеей и так глубоко прочувствовали силу и выразительность русского языка, что начали даже друг другу замечания делать по поводу мата и между собою назначили систему штрафов за брань, превратив борьбу за чистоту речи в своего рода спорт.

А жизнь тем временем шла своим очень плотным чередом: тревоги учебные и боевые, боевые задачи, охрана колонн, обеспечение охраны наших советников, представителей Центра примирения и еще сотни обычных, в общем-то, рутинных, но от этого не менее опасных дел. Подразделения постоянно и напряженно днем и ночью трудились по всей территории этой небольшой страны от Камышлии и до Даръа. То в одном месте, то в другом, то в третьем обозленное недобитое боевичье («иглы», как мы их называли) совершало вылазки и нападения на блокпосты, колонны, населенные пункты. И немногочисленные российские сухопутные подразделения, предназначенные для охраны и обеспечения деятельности нашей военной базы, практически ежедневно вынуждены были отражать врага. Те, кто работал вдали, в базу прибывали в основном за боеприпасами, продовольствием, отремонтировать вооружение и технику или провести регламентные работы на них. Сутки отдыха, баня, получение новой задачи и снова еще до рассвета «Тигры» и «бронекамазы» уходили кто в горы, кто в пустыню.

Но что характерно — интерес солдат и офицеров к нормальному, без мата общению не угасал. То ли они подсознательно ощутили всю грязь и оскорбительность матерщины, то ли осознанно перестали употреблять нецензурщину в речи, но обыденного фонового мата стало значительно меньше, и он как-то стал резать всем слух. Неделя командировки шла за неделей, и вот однажды, подводя итоги очередного месяца, я с приятным изумлением отметил: а ведь потерь-то, слава Богу, нет. Вот это выучка! Практически каждый день воюем, чего только не случается, а потери — максимум раз в две недели один, редко два легкораненых. Причем в сложнейших боевых ситуациях, как, например, в районе Пальмиры в марте 2016 года.

Тогда в один из дней наш БТР из группы охраны советников под утро в сильнейший туман вышел на исходный рубеж. Через двадцать минут стало светать, «молоко» тумана под утренним ветерком начало размывать, и в трехстах метрах неожиданно обнаружился игиловский танк. Он успел выстрелить первым, попал в башню БТР; снарядом ее буквально вырвало. Второй раз «иглу» выстрелить не дали — наш танк его уничтожил первым выстрелом. Итог — в БТРе двое «легких»! Экипаж, да и все мы, были уверены, что чудо произошло именно потому, что перестали материться — Бог уберег.

Или там же, спустя полтора месяца: группа обеспечивала работу саперов, которые разминировали старый город, когда во время патрулирования по периметру музейного комплекса Пальмиры с гор по нашему бронетранспортеру был произведен пуск ПТУРа. Расстояние минимальное, шансов никаких, однако в двух метрах от «брони» ракета попадает в камень и свечой уходит вверх. Что это? Неопытный оператор или божий промысел? Мы были уверены во втором. И подобных примеров можно привести еще много.

Можно добавить, что всю командировку атмосфера в подчиненных подразделениях была на редкость спокойной, пронизанной единодушием и духом взаимовыручки».

«Кто на войне не бывал — Богу не маливался», — справедливость этой пословицы подтверждается из поколения в поколение. И все же позволим сослаться на замечание самого автора: «Вот это выучка!» и слова А. В. Суворова «Раз счастье, два раза счастье — помилуй Бог! Надо же когда-нибудь и немножко умения». Мы далеки от мысли, чтобы давать с научной точки зрения оценку написанному в упомянутой книге епископа Митрофана о происхождении и духовном смысле матерщины, — важно то, к каким результатам может привести избавление от сквернословия в армейской среде. Профессионализм и высокое морально-психологическое состояние военнослужащих, как видим, не нуждаются в подкреплении столь «сильнодействующим» средством даже на войне.

Можно ли попытаться рационально объяснить отмеченный факт снижения потерь после отказа воинов от матерщины?

С научной точки зрения феномен матерной брани может быть объяснен в свете проводившихся во второй половине 1970-х годов исследований унилатерального электросудорожного эффекта. Для лечения психозов на полушарии головного мозга воздействовали электротоком через электроды, прикрепленные к височной и затылочной области черепа больного. Оказалось, что «после левосторонних УП (унилатеральный припадок, вызванный действием электротока. — С.З.) в условиях относительно изолированного функционирования правого полушария чрезвычайно упрощается синтаксис высказываний, а в лексике возрастает удельный вес существительных и прилагательных, т. е. слов, знаменующих внеязыковые реалии — предметы и их признаки. После правостороннего УП, в условиях относительно изолированного функционирования левого полушария, синтаксис высказываний значительно усложняется, а в лексике возрастает удельный вес глаголов, которые необходимы для построения сложных синтаксических конструкций, и служебных слов, имеющих формально-грамматическое значение»[153].