Еще одно весьма существенное отличие от молодежи Запада, способствующее укреплению политической ортодоксальности советских молодых людей, — это их зависимость от родителей, тесные семейные связи. До поступления в высшее учебное заведение, во время учебы и нередко много лет после его окончания человеку приходится жить с родителями из-за нехватки жилья. Некоторых это злит; другие считают такое положение в порядке вещей, но все прекрасно понимают, что поделать тут практически ничего нельзя. Неоднократно бывавшая за границей жена высокопоставленного чиновника Министерства иностранных дел рассказывала, что на ее замечание сыну-студенту, сделанное в духе западных родителей: «Пора бы уж тебе подыскать какую-нибудь работу и самому зарабатывать деньги, чтобы быть более самостоятельным», сын, не моргнув глазом, ответил: «Ладно, мама, только ты сначала подыщи мне квартиру». «Конечно, найти квартиру не так-то просто, — продолжала она. — И вот до сих пор сын живет с нами, в нашей трехкомнатной квартире. Учится в университете, и его подолгу не бывает дома. На два месяца он бросил университет и куда-то исчез. Куда — не знаю. Но вернувшись, снова начал заниматься в университете и, разумеется, опять живет с нами».

Человек живет с родителями, что оказывает на него сильнейшее влияние. Это может вызывать трения между отцами и детьми — ведь в таких условиях молодому человеку трудно найти уединение, к которому он стремится, но зато дольше сохраняются семейные связи. Это означает, что родители продолжают принимать участие в жизни своего взрослого дитяти; молодые американцы расценили бы, вероятно, такое явление как посягательство на их независимость. А в России один студент-химик, например, говорил, что не видит ничего особенного в том, что всю стипендию, за вычетом комсомольских взносов, отдает матери для пополнения семейного бюджета, а не оставляет себе. Студенты, живущие в студенческих городках, рассказывают, что их стипендии — 40 рублей в месяц — не хватает даже на самое необходимое, не говоря уже о каких-то иных личных расходах, составляющих, правда, по мнению ребят, из наиболее обеспеченных семей, 120–150 рублей в месяц (в провинции, по-видимому, значительно меньше). Вот и приходится обращаться к родителям, чтобы покрыть этот дефицит — таково еще одно звено цепи, связывающей молодежь со старшим поколением.

Весьма значительным отличием от Запада является и шкала духовных ценностей. В России не существует свойственного Америке культа молодежи, и авторитет родителей здесь по-прежнему относительно высок. Советские студенты меньше конфликтуют со своими родителями, чем молодые американцы. Многие молодые люди посвящают родителей в свои дела, советуются с ними по поводу учебы, путешествий, выбора работы, женитьбы; многие из них готовы издалека лететь домой на день рождения кого-нибудь из родителей или на семейное торжество. У западных студентов такое встречается гораздо реже. Если родители, особенно занимающие хорошее положение, располагают нужными связями, это существенно повышает их авторитет у детей, особенно, когда сын или дочь хотят избрать ту же карьеру, что и родители, а это весьма частое явление в Советском Союзе.

В силу всех этих причин современное молодое поколение России гораздо больше оторвано от своего собственного прошлого, чем любое другое на протяжении всей Советской истории. Людям Запада, особенно американцам, пережившим душевные муки в связи с посягательством на их гражданские права, с войной во Вьетнаме и со скандалом по поводу Уотергейтского дела, трудно понять, что значит жить в обстановке исторической «глухонемоты». Ибо попытки решения самой острой реальной проблемы советской истории, сталинизма, были подавлены, и, судя по всем внешним признакам, молодое поколение 70-х годов растет в обстановке, когда тщательно вытравляется сама память об этой эпохе. Старейшины партии постановили, что сталинские репрессии — закрытая книга, что все эти проблемы партией уже обсуждены и погребены и что нечего публично ворошить старое. В семьях ведутся, конечно, разговоры об этой эпохе, но мнения, высказываемые разными поколениями, иногда оказываются обратными тому, что я ожидал. Вспоминаю высокого русского юношу, столь страстного поклонника «рок»-музыки, что он пошел на невероятный риск и мимо вооруженных советских охранников проскользнул в Американское посольство, чтобы посмотреть фильм с Битлами «Концерт для Бангладеш». И это сошло ему с рук. Как-то он поспорил с отцом, членом партии, о Сталине, Как часто бывает в «кухонных» беседах, они в мирной болтовне, перескакивали с одного на другое, как вдруг разговор принял довольно острый характер. Сын оправдывал жестокость Сталина при проведении коллективизации и те суровые приемы, с помощью которых была осуществлена индустриализация страны в 30-е годы. Такая точка зрения очень огорчила отца, более либерального, несмотря на возраст, а может быть, именно поэтому, так как он достаточно близко наблюдал страшные события, о которых шла речь, и знал о них, так сказать, из первых рук. Роли отца и сына распределились обратно тому, что, по мнению людей Запада, должно наблюдайся в России при спорах о личности Сталина, о его эпохе. «Я думаю, в то время стране нужен был Сталин», — сказал сын, комсомольский активист. «Что?! — возмутился отец. — Ценой двадцати миллионов жизней?!» Эта цифра произвела впечатление — сын несколько умерил свой пыл, но от основного аргумента не отказался. «Да, конечно, террор был чрезмерным и принес много бед. Но, может быть, Сталину приходилось прибегать к такому насилию, чтобы объединить страну, сохранить ее целостность. В то время это было необходимо».

Такой случай далеко не единичен. Евгений Евтушенко, теперь уже человек средних лет, рассказывал мне, как он почувствовал необходимость высказаться, описать размеры сталинского террора молодым юношам и девушкам, собравшимся в Сибири вокруг костра, когда одна девушка предложила тост за Сталина — вероятнее всего, по наивности, так как фактически эта молодежь ничего не знала о сталинских чистках. Крупный советский дипломат в частной беседе с одним американским корреспондентом — своим старым знакомым — рассказывал о том, как он был удивлен положительным мнением своего сына, не достигшего еще двадцати лет, о Сталине, и о своих попытках вывести сына из заблуждения. Самое удивительное, что при этом молодой человек не был чужд западной культуре, бывал на Западе, очень любил американское телевидение, увлекался «поп»-культурой и вообще всяческими западными развлечениями. Другие молодые люди испытывают искреннюю растерянность, когда начинают понимать, как мало они знают о советской истории, о творческом подъеме культуры и искусства в 20-е годы и о сталинских репрессиях. Один юноша, встретившись с отцом своего университетского товарища, горячо заявил: «Мы не знаем своего собственного прошлого, нашей политической истории, истории нашей литературы. Да, был XX съезд партии (на котором Хрущев тайно разоблачил Сталина, в 1956 г.), но мы не видели ни одного документа. Откуда же нам иметь собственное мнение по поводу нашего прошлого». Есть и такие молодые люди, вроде сидевших у костра вместе с Евтушенко, которые даже не подозревают о глубине своей неосведомленности о прошлом, будучи лишены цензурой возможности познакомиться с теми эпизодами советской истории, которые не соответствуют линии партии в настоящий момент. Я был знаком с одним, отрицающим авторитеты, молодым человеком; на стене его комнаты висела старая фотография Брежнева и Чжоу-энь-Лая, поднявших руки в знак солидарности. Он говорил о необычайной исторической безграмотности своих друзей, многие из которых отказываются верить, что эта фотография — подлинная, и подозревают его в фабрикации комбинированного снимка.

Люди Запада забывают, что из своего далека они подчас знают о некоторых исторических событиях в Советском Союзе больше, чем русская молодежь. Для меня наиболее наглядным примером этого явления служит один эпизод, произошедший с Аркадием Райкиным, знаменитым советским эстрадным актером. Как-то зимой с ним случился сердечный приступ, и его положили в больницу. Там, как рассказал мне друг семьи Райкиных, актера навестил его восемнадцатилетний внук. Вдруг Райкин подскочил на кровати, пораженный тем, что мимо палаты прошел Вячеслав Молотов, ближайший из оставшихся в живых соратников Сталина, в прошлом Председатель Совета Министров и Министр иностранных дел.

— Это он! — ахнул Райкин.

— Кто? — спросил внук; лицо человека, прошедшего по коридору было ему незнакомо, — ведь на протяжении почти всей жизни молодого человека фотографии Молотова были изгнаны со страниц советской печати.

— Молотов, — пробормотал Райкин.

— А кто это — Молотов? — спросил юноша с ошеломляющим неведением.

Такая историческая глухота, как сказал один ученый средних лет, привела к развитию поколения молодых, не знающих ни злодеев, ни героев и поклоняющихся разве что звездам западной «рок»-музыки. Это, по его словам, — поколение евнухов, не способных к моральной оценке или выбору, основанному на нравственных принципах.

В этом отношении поколение конца 60-х начала 70-х годов отличается от всех предыдущих поколений советских людей. Эпоха революции и гражданской войны наложила четкую идеологическую печать на молодежь того времени. Поколение гражданской войны в Испании, те, кому сейчас под шестьдесят и больше, в то время было одержимо ненавистью к фашизму и преисполнено страха перед сталинскими репрессиями; их сознание формировалось под влиянием либо культа Сталина, либо невыразимо горького разочарования в нем. Поколение Второй мировой войны — сейчас этим людям за пятьдесят — снова ощутило ярко выраженные антифашистские и патриотические чувства. Людей эпохи хрущевской «оттепели» и периода разоблачения культа Сталина, тех, кому сейчас перевалило за сорок, заставили замолчать, но идеологически не разубедили. Эти люди готовы сейчас в частной беседе осуждать и Сталина, и Хрущева. Поколению же эпохи Брежнева, молодому поколению эпохи вторжения в Чехословакию и разрядки, оценку дать трудно.

«Наша молодежь чужая для нас, — заметил партийный журналист, отец двух взрослых детей, — они хотят решать свои проблемы, не спрашивая нас, и больше сосредоточены на себе, чем были мы в их годы. Нас интересовало, что делается вокруг. Мы вступили в жизнь в период гражданской войны в Испании, воевали с Гитлером. Мы знали, по какую мы сторону баррикад. Нынешняя молодежь живет так, словно идеологии не существует. Многие из молодых считают, что она не имеет к ним никакого отношения. Они не пережили никаких катаклизмов. Они ни к чему не причастны. Они безыдейны».