Зажглись фонари. Пронесли последнее знамя, прошла, с ужасной напряженностью оглядываясь назад, последняя плачущая женщина. Пролетарская волна медленно схлынула с Красной площади…
И вдруг я понял, что набожному русскому народу уже не нужны больше священники, которые помогали бы ему вымаливать царство небесное. Этот народ строил на земле такое светлое царство, какого не найдешь ни на каком небе, такое царство, за которое умереть — счастье…»
В 1920 году Рид умер от тифа в Москве. Он удостоился государственных похорон, и его прах был помещен в Кремлевскую стену, рядом с мучениками московской революции, которых он воспел в своей книге. Но в сталинские времена его знаменитый рассказ о революции был запрещен в России, поскольку упоминал деяния многих лидеров большевиков, таких, как Троцкий, чья репутация после 1917 года была уничтожена его былыми товарищами по оружию.
Москва последовала за Петроградом по пути революции, но остальная страна продолжала пребывать в болоте нерешительности и откровенного невежества. Недалеко от Москвы, в провинциальном городе, который не видел никаких примет революции, если не считать царского поезда, который промчался мимо их станции, неся Николая II с фронта к его правительству, ничего существенного, кроме смутных слухов, не волновало обстановку в городе. После отречения горожане, еще не получив указаний из Петрограда, организовали свое собственное местное правительство.
Некая англичанка, служившая гувернанткой в русской дворянской семье в этом городе, с ноября 1917 года вела дневник своей повседневной жизни.
Вчера мы были у графини. Все мы надеемся, что царь благополучно выбрался из России. Хотя в газетах об этом не было речи, но сообщалось, что безопасность царя была первым условием, которое немцы поставили русским. Вчера и сегодня говорилось, что в Петрограде много немцев и что немецкие пленные вооружены. Пришел попрощаться управляющий первым имением: он уезжает на Украину. Если бы только все русские так быстро отвечали на вызов! Мария Петровна в частном порядке получила известие, что много хороших солдат идут из X. к Москве (поезда отказывались везти их), и ее попросили позаботиться, чтобы они могли получить тут еду.
Крестьянам из первого поместья запретили что-либо отсылать. В их деревне все было хорошо; неприятности доставляли две другие, более дальние деревни. Сегодня приезжали несколько крестьян из первого поместья и сказали, что, если Мария Петровна решит вернуться в свой дом, они ее будут охранять. Она сама весь день провела в больнице, организовывая распродажу части имущества, которое больше не было нужно…
Баронесса пытается избежать политических разговоров, но этот распад России ужасен для нее; она так гордилась своей страной. Меня не покидает чувство, что мы должны оставаться сильными и уверенными в себе (хотя со вчерашнего дня намечается поворот к лучшему, никто не знает, когда и откуда забрезжит свет) и что нам еще понадобятся все наши силы. Наш город — не то место, которое можно безропотно сдать, хотя, слава богу, комитет старается как можно быстрее избавляться от солдат; доктора, не обращая внимания, как себя человек на самом деле чувствует, всем дают освобождения по болезни; чернь становится численно слабее, но к югу собираются другие толпы. А здесь школьники, мальчики и девочки, начали проводить собрания, на которых они нюхают эфир. Мария Петровна ходила говорить на эту тему с учителями и классными дамами. Местные большевики предложили вернуть офицерам погоны, но те сказали, что из этих рук они их не возьмут.
До сих пор баронесса чувствовала себя в безопасности в своем достаточно отдаленном доме, потому что несколько ниже по дороге стояло какое-то военное строение, которое по ночам всегда охранялось солдатами одного из хороших полков; но теперь часовых больше нет, так что оставлять баронессу одну с тремя пожилыми женщинами довольно рискованно. Мы послали к ней одного из австрийских военнопленных. На наших австрийцев вполне можно положиться; все они не немцы, а славяне.
Из Петрограда приходят циркуляры, в которых сообщается, что немцы требуют от народа спокойно дожидаться новых правителей! Какое бесстыдство! Немецкий принц или член старой династии под защитой Вилли? Кайзеру пришла пора беспокоиться о себе самом; царица была так груба с ним…
Мария Петровна получила телеграмму из второго поместья. Там все то же самое, что и в первом: крестьяне захватывают землю, скот, дом и так далее. Мне пришло письмо от Мэри О. — крестьяне пришли к ее отцу с новым декретом, в котором говорится, что землю необходимо без промедления разделить между ними, и вежливо попросили его заняться разделом, потому что знали — он наилучшим образом справится с этим. Он ответил, что делить они могут сами, как им нравится, но к его коровам это отношения не имеет, он будет содержать их или продаст, где, как и когда ему это понравится. Ходят слухи, что в Москве идут какие-то бои. Многие ждут, что и здесь начнутся неприятности. Один австриец (раньше он жил в Будапеште, а теперь женился на русской) сказал, что шесть месяцев военного положения в Будапеште были просто ужасны; он рассказал, что, если на улице встречались три человека и останавливались поговорить, в них стреляли. Внуки Толстого, те, кого я встречала у X., жили за счет небольшого клочка земли, который они сами возделывали; фактически они трудились как простые крестьяне. Их выставили из собственного дома, и им пришлось уйти пешком. Тем не менее они говорят, что это не классовая война, что приветствуют и принимают настоящих работников. Городские большевики жалуются на «преступную растрату воды», вызванную тем, что буржуи много моются. Учитывая, что каждый домовладелец обеспечивает себя водой собственными силами (мы посылаем на реку телегу с бочкой), любое ограничение наших запасов можно считать вмешательством в пределы нашей свободы».
Ближе к Новому году в Москве и Петрограде твердо установилась власть большевиков. Похоже, что их правление носило куда более постоянный характер, чем у любого из временных правительств, которые предшествовали им в течение 1917 года. Два основных центра политического противостояния были уничтожены к 1918 году — долгожданное Учредительное собрание, где большинство принадлежало не большевикам, и монархия, которая встретила мученический конец. Судьба обеих институций изложена устами очевидцев, которым выпала привилегия наблюдать эти поворотные пункты в российской и мировой истории.
Большевикам было трудно разогнать Учредительное собрание, поскольку они сами голосовали за его созыв, и как будущий инструмент создания правительства оно обрело большую популярность среди всех партий и классов. Посему даже после большевистского переворота 7 ноября выборы в него состоялись, как и планировалось, 25 ноября. Большевики завоевали большинство в городах, но социалисты-революционеры одержали верх в большей части страны, обеспечив себе в целом подавляющее большинство.
Затем Ленин пытался бесконечно откладывать открытие Учредительного собрания, но 11 декабря, в день открытия, назначенный еще Временным правительством в 1917 году, депутаты со всей России собрались в Таврическом дворце, где и должны были проходить заседания собрания, — и выразили свой протест против действий большевиков. Питирим Сорокин, один из депутатов, оказался в центре событий:
«День юридического открытия Учредительного собрания выдался на редкость красивым и ясным. Синее небо, белый снег служили отличным фоном для огромных плакатов, развешанных повсюду: «Да здравствует Учредительное собрание, хозяин России». Толпы людей со знаменами приветствовали высшую власть страны, подлинный голос русского народа. По мере того как депутаты подтягивались к Таврическому дворцу, тысячи людей приветствовали их оглушительными криками. Но когда депутаты добирались до ворот, они убеждались, что те закрыты и охраняются большевистскими латышскими стрелками, вооруженными до зубов.
Что-то надо было делать — и немедля. Взобравшись на железную ограду дворца, я обратился к народу, пока остальные депутаты пробирались ко мне. Им удалось открыть ворота, и толпа хлынула в них, заполнив двор. Растерянные мощью этого порыва, латышские стрелки замялись. Мы атаковали двери дворца, которые тоже охраняли латышские солдаты и офицеры. За их спинами появился Урицкий и другие большевики. Снова обратившись к людям, я предложил выразить благодарность латышским стрелкам за их уважение к высшей власти в России и их явное желание охранять ее свободы. В конце я даже обнялся со старшим офицером. Вся остальная команда растерялась, в результате чего двери распахнулись, и мы вошли внутрь в сопровождении многих горожан. В коридоре Урицкий, совершенно отвратительный еврей, потребовал, чтобы мы шли в его кабинет для регистрации, но мы презрительно отодвинули его в сторону, сказав, что Учредительное собрание не нуждается в его услугах. В Дворцовом зале мы провели наше заседание и потребовали от народа России защищать свое Учредительное собрание. Была принята резолюция, что, несмотря на все препятствия, Учредительное собрание должно начать работу 18 января».
Учредительное собрание в самом деле собралось 18 января — но только на один день. Оно рухнуло под нажимом большевиков, о чем рассказал Эдгар Сиссон, который с 25 ноября 1917 года был специальным представителем президента Вильсона в России:
«Возвращаться в гостиницу я решил на санях с извозчиком, чтобы посмотреть на демонстрации, которые собираются отправиться к Таврическому дворцу.