«Значит, вы за Керенского?» — спросили мы.

«Ну, не совсем за Керенского. (Полковник, видимо, колебался.) Видите ли, большинство солдат нашего гарнизона — большевики. Сегодня после боя они ушли в Петроград и увели артиллерию. Можно сказать, что ни один солдат за Керенского не встанет. Но многие из них вовсе не хотят драться. Что до офицеров, то почти все они уже перешли к Керенскому или просто ушли. А мы… гм… мы, как видите, находимся в самом затруднительном положении…»

Мы не поверили, что здесь будет какой-либо бой… Полковник любезно послал своего ординарца проводить нас на станцию. Ординарец был южанин. Он родился в Бессарабии в семье французских эмигрантов.

«Ах, — повторял он, — я не думаю ни об опасности, ни о лишениях. Но я так долго не видал моей бедной матери… Целых три года…»

Мчась в Петроград сквозь холод и мрак, я видел через окно вагона кучки солдат, жестикулирующих вокруг костров. На перекрестках стояли группы броневиков. Их водители перекрикивались между собой, высовывая головы из башенок.

Всю эту тревожную ночь по холодным равнинам блуждали без предводителей команды солдат и красногвардейцев. Они сталкивались и смешивались между собой, а комиссары Военно-революционного комитета торопились от одной группы к другой, пытаясь организовать оборону…»

Живописная кампания Керенского скоро рассыпалась в прах, не выдержав натиска пропаганды, которую большевики вели в его войсках, сочетая ее с самыми настоящими перестрелками в районе Царского Села. В своем рапорте полковник Муравьев подчеркивает именно военный аспект:

После победы большевиков Рид снова вернулся в Царское Село, где встретил Дыбенко, моряка, председателя Центрального комитета Балтийского флота, который уже упоминался на этих страницах. Кроме того, Рид встретился и с теми двумя офицерами, которые были так любезны с ним во время предыдущего визита в Царское.

«Так доехали мы до Царского, где шумно расхаживали герои пролетарских отрядов. Теперь дворец, в котором заседал Совет, был местом делового оживления. Во дворе толпились красногвардейцы и матросы, у дверей стояли часовые, беспрерывно входили и выходили курьеры и комиссары. В помещении Совета кипел самовар, более пятидесяти рабочих, солдат, матросов и офицеров стояли вокруг него, пили чай и громко разговаривали. В углу двое непривычных к этому делу рабочих пытались пустить в ход ротатор. У стола, стоявшего в центре, огромный Дыбенко склонился над картой, отмечая красным и синим карандашом расположение войск. В свободной руке у него, как и всегда, был большущий револьвер синей стали. Потом он сел за пишущую машинку и стал стучать одним пальцем. Прекращая работу хотя бы на минуту, он снова брал револьвер и любовно вертел его барабан.

У стены стоял диван, на котором лежал молодой рабочий. Двое красногвардейцев склонились над ним, но прочие не обращали на него никакого внимания. Он был ранен в грудь; при каждом ударе сердца сквозь его одежду проступала свежая кровь. Глаза его были закрыты, молодое лицо, окаймленное бородкой, стало зеленовато-белым. Он дышал медленно и трудно и при каждом вздохе шептал: «Мир будет… Мир будет…»

Дыбенко взглянул на нас. «А! — сказал он, увидев Бакланова. — Не угодно ли вам, товарищ, отправиться в комендантское управление и принять там дела? Погодите, сейчас я напишу вам мандат».

Он подошел к машинке и принялся медленно выстукивать букву за буквой.

Вместе с новым комендантом Царского Села я отправился в Екатерининский дворец. Бакланов был очень возбужден и полон сознания своей роли. В том самом белом зале, где я уже был в прошлый приезд, мы застали нескольких красногвардейцев, с любопытством оглядывавшихся кругом, в то время как мой старый знакомый полковник стоял у окна и нервно кусал усы. Он приветствовал меня, словно без вести пропавшего брата. За столом у двери сидел француз из Бессарабии. Большевики велели ему оставаться здесь и продолжать свою работу. «Что мне было делать? — шептал он мне. — В такой войне, как эта, люди, подобные мне, не могут драться ни на той, ни на другой стороне, какое бы инстинктивное отвращение они ни чувствовали к диктатуре черни… Мне только жаль, что я нахожусь так далеко от моей матушки, оставшейся в Бессарабии!»

Бакланов официально принимал дела от старого коменданта. «Вот ключи от стола», — нервно сказал полковник.

Один из красногвардейцев перебил его. «А где деньги?» — резко спросил он. Полковник казался удивленным. «Деньги? деньги?.. Ах, вы говорите о денежном ящике!.. Вот он, в том самом виде, как я получил его три дня назад. Ключи?.. — Полковник пожал плечами. — Ключей у меня нет».

Красногвардеец улыбнулся хитрой улыбкой. «Ловко!» — сказал он.