В 1971 году, в самый разгар идеологической битвы, Tel Quel посвящает свой выпуск № 47 Ролану Барту. Май 1968 года всех разделил, и журнал Соллерса предпочитает еще сильнее подчеркивать это разделение и конфликты. Совершивший множество теоретических и политических виражей журнал вызывает яростные протесты, гнев и возмущение. Чтобы поддерживать постоянную ажитацию, которая с самого начала была скрытой сутью его программы, Tel Quel, кажется, сам вовлекает себя в споры. Безупречная солидарность с ним, которую демонстрирует Барт, таким образом, может показаться нелогичной или, по крайней мере, странной, учитывая, насколько, как мы могли заметить, ему претят словесные войны и личные конфликты. Даже если он выступает в первых рядах, Барт, кажется, неявно поддерживает все решения Соллерса, даже самые спорные, с его точки зрения, например решение вступить в мае во Французскую коммунистическую партию. После захвата 23 мая отеля Massa Жаном-Пьером Файем и CAFÉ, члены группы Tel Quel осудили левый уклон и напомнили о необходимости встать на сторону коммунистической партии ввиду грядущей пролетарской революции: поскольку она наконец забрезжила на горизонте, главным на повестке дня стал вопрос об объединении, так что они вышли из Союза писателей. После событий в Праге Фай и Союз писателей недвусмысленно заявляют о своей солидарности с народом Чехословакии, тогда как группа Tel Quel отвечает молчанием, которое впоследствии объяснит презрением к своим противникам, «ликвидаторам», прикрывающимся этими событиями как щитом от революции[843]. Барт, конечно, не подписывает манифест «Революция здесь и сейчас», который журнал публикует в выпуске № 34 осенью 1968 года. Хотя в ноябре 1970 года он выступает с небольшим сообщением на заседании Группы теоретических исследований, предложив анализ текста Фрейда, в остальном он следит за ее работой только издалека (в тот момент он находится в Марокко). Он по-прежнему не скрывает враждебного отношения к коммунистической партии, и на самом деле его политическая позиция довольно последовательна. Но Барт принимает тот факт, что у его друзей могут быть мнения, отличные от его собственного, а Соллерс умеет убедить, что в данный момент целесообразно выбирать именно такую стратегию.

Хотя очередной вираж Tel Quel публично провозглашается в номере, который должен был быть посвящен ему, Барт официально не встает на сторону «Движения июня 1971 года». Так как он никогда не поддерживал Французскую коммунистическую партию, ему нет необходимости возмущаться ею и ее ревизионизмом. Точно так же он публично не вступается за маоизм и издалека следит за решениями группы и журнала. Зато Барт занимает четкую позицию в теоретических конфликтах, будоражащих интеллектуальное поле, поскольку в них вовлечены известные люди. Так, в момент создания журнала Change, само название которого было издевкой над Tel Quel[844], конфликт, который сегодня может показаться возникшим практически на пустом месте, принимает еще более широкие масштабы от того, что разгорается внутри издательства Seuil. Фай обвиняет Tel Quel в сталинизме, а Соллерс иронизирует над общими призывами к трансформации, которую проповедует Change. Полемика сосредоточивается вокруг имен Малларме и Арто. Жак Рубо разоблачает псевдонаучный характер тезисов Кристевой, а Соллерс обвиняет Change в желании быть «псевдо-Tel Quel». Фай даже осмеливается заявить в интервью Жану Риста в Gazette de Lausanne, что в 1960 году группа, сложившаяся вокруг Соллерса, благосклонно относилась к идее французского Алжира. В 1970 году La Quinzaine littéraire печатает полемику между Пьером Буржадом и Соллерсом, также полную грубых словесных выпадов[845]. Во всех этих конфликтах Барт поддерживает своего друга. Он высказывает Соллерсу полное согласие с политическими текстами, публикуемыми в журнале, начиная с № 34, и в самые горячие моменты борьбы неизменно выступает союзником. В письме, адресованном Соллерсу, но в действительности призванном защитить его перед издательством Seuil и Полем Фламаном, Барт недвусмысленно сообщает о своей солидарности: «Я не хочу, чтобы замалчивалась (каким бы оправданным ни казалось молчание в иных случаях ввиду малодушия и вульгарности нападок, периодически поступающих в адрес вашего журнала) операция по клевете со стороны Файя, объектом которой стал Tel Quel». И добавляет: «Клевета всегда прилипчива, и потому, если есть хотя бы какое-то желание тишины и работы, нужно ее решительно прекращать»[846]. Барт прерывает молчание и вступает в полемику скрепя сердце, на что ясно указывает риторика скобок и вводных предложений. Но он считает себя обязанным выступить, вероятно, по двум причинам. Первая – аффективная и этическая (защищать друзей – это долг), и Барт помнит, как быстро Соллерс бросился на амбразуру во время истории с Пикаром. Вторая – теоретическая: Барт убежден, что исследования, поддерживаемые Tel Quel, играют важнейшую роль для мысли, литературы и его собственной работы. Он также пишет в этом письме: «Мое убеждение состоит в том, что ваш журнал в данный момент незаменим (и потому не имеет конкурентов, разве что из-за намеренно спровоцированной путаницы). У меня есть глубокое, порой тревожное чувство: если бы вас не было, что-то жизненно важное исчезло бы для многих из нас, все это хорошо известно». За этими словами не стоит никакой стратегии в плохом смысле слова или лести. Их искренность чувствуется в ожесточенных, порой даже отчаянных попытках Барта примирить все более индивидуальное, неуступчивое отношение к письму и социальную жизнь, подходящую для его выражения, или, иначе говоря, в попытках примирить сокровенно личное и политическое. Барт искренне верит, что Tel Quel – подходящее для этого место. Он выстраивает вокруг журнала важную сеть дружеских отношений. И он принципиально никогда не запирается в башне из слоновой кости, всегда присутствует в своем времени.

Для него, как и для Соллерса, единственный смысл литературы в ее современности, даже если порой он с большим успехом находит ее в прошлых эпохах, чем в своей, а собственный вкус влечет его к творчеству Шумана или Шатобриана, а не Мессиана и Роб-Грийе. Понять Барта, таким образом, – значит понять два постулата, которые только на первый взгляд могут показаться противоречащими друг другу, но которые спровоцировали большую путаницу, даже обвинения в мошенничестве. Любить литературу – значит любить ее современность, ее манеру по-новому выражать мир, ее способность к выражению, разрушению и изменению, какова бы ни была эпоха, в которой они проявляются; это значит в равной мере любить Расина и Мишле, Бодлера и Кейроля, Пруста и Соллерса. Далее, защищать литературу в настоящем – не значит довольствоваться напоминанием о том, насколько были современными классики. Это значит поддерживать все попытки литературы пойти дальше, изменить мир или по-иному его выразить: экспериментирование не всегда оказывается столь продуктивным, как ожидалось (например, Барт очень быстро понимает это в отношении Роб-Грийе), но там, где оказывается, оно получает признание. Если в силу своего вкуса Барт предпочитает читать Пруста, он не хочет превозносить его творчество в пику современной литературе. Если последняя и имеет какой-то смысл в современном мире, она должна рассматриваться в своей виртуальной способности рождать такое же откровение, как некогда «В поисках утраченного времени». Таким образом, у Барта нет конфликта между «Древними» и «Новыми», нет попеременного увлечения то авангардом, то арьергардом: именно это подразумевает формулировка «я нахожусь в арьергарде авангарда»: позицию модерна, который оказывается не местом и не идеологией, а убежденностью в способности литературы оказывать воздействие на мир. То, что эта сверхстрогая позиция, которая определяет политику его критики, не обходится ни без внутренних терзаний, ни без внешних конфликтов, вполне объяснимо.

Дружба

Барта и Соллерса объединяет упорная и безусловная преданность литературе: в 1960–1970 годах Соллерс выражает ее через иной, намного более радикальный словарь, целиком поставленный под знак революции языка, освободительной силы текстов и безумия. В их общем «пантеоне» в этот момент только один общий персонаж – Сад, да и тот по разным причинам. Но у них общая тяга к утверждению, похожий ум, способный к абстракции и синтезу, с одной стороны, и к чувственности и чувствительности – с другой. Их темпераменты a priori совершенно противоположны. Один – скрытный гомосексуалист, робкий интеллектуал, одиночка без суперэго. Другой – яркий гетеросексуал, главарь «банды», «убийца отцов». Хотя Соллерс на целых двадцать лет моложе Барта (он родился в 1936 году), их отношения – не отношения отца и сына. Поколенческий вопрос не имеет значения, и Барт не пытается играть роль отца – в противном случае Соллерс, скорее всего, восстал бы против него. Если сравнивать с приведенными ранее параллелями, получается иная конфигурация: другой теперь не старший, который служит моделью в годы инициации (как Жид), не важный современник, с кем ведется диалог, не лишенный тайного соперничества, но отношения при этом далекие (Сартр). Отношения с Соллерсом – это дружеские отношения с современником, с которым Барт разделяет взгляды на ключевую для него, для них обоих область – литературу. Легко впадающий в скуку, особенно на светских мероприятиях, Барт также ценит блестящий дар Соллерса вести беседу, его начитанность, воинственность, проявляемую при каждом удобном случае. Даже его любовь к интригам забавляет Барта. Соллерс, со своей стороны, восхищается Бартом, его независимостью, отстраненностью, ясным умом. На совместных ужинах, которые они регулярно устраивают раз в один-два месяца с 1965 и вплоть до 1980 года в Coupole или в Falstaff на Монпарнасе, Flore или Palette в Сен-Жермене, они обсуждают прочитанное и много говорят о текущих проектах. Поэтому несправедливо думать, что их отношения являются всего лишь объединением или стратегическим союзом: это означало бы упустить из виду их глубоко аффективный характер, подтвержденный многочисленными фактами, к которым необходимо вернуться. Конечно, дружба в определенные моменты, в некоторых контекстах предполагает союзы, и на их совместном пути их хватает, но это не мешает им испытывать друг к другу искреннюю привязанность, которая сохранится до самого конца. Общие для Барта и Соллерса корни в Юго-Западной Франции, к которым они оба регулярно возвращаются, как бы подчеркивая след свой дистанцированности или особости, возможно, не являются поводом для встреч, но, по крайней мере, придают им основу или, точнее, определенное освещение: «Мы одновременно находимся в одном и том же регионе и в одном и том же горизонте: виды Света. Это было частью общих фиксаций, которые нас объединяли»[847].

Впервые они встретились в издательстве Seuil на улице Жакоб, дом 27, в 1963 году. У Tel Quel там был небольшой офис, место жарких баталий, череды разрывов, стратегических решений, поклонений. Барт впервые согласился ответить на анкету журнала, перед этим два раза дав понять, что он держит дистанцию по отношению к нему. Речь шла об анкете «Литература сегодня», опубликованной в седьмом номере за 1961 год. Но по-настоящему его сотрудничество с Tel Quel началось, когда он включился в игру, отвечая на вопросы Жерара Женетта о критике в важном аналитическом материале, озаглавленном «Литература и значение» и опубликованном в выпуске № 16 за 1963 год, хотя никогда не было речи о том, чтобы он стал членом редколлегии[848]. Соллерс прекрасно понимает, какую выгоду его движению и журналу может принести публикация Барта в новой серии «Tel Quel». Известность эссеиста только придает ему веса. Барт, со своей стороны, не хочет ограничиваться социологией и научной программой, которую он наметил в Практической школе. Вступление в ряды этих дерзких молодых людей обещает открытость и обновление. И самое главное – такая издательская привязка дает ему место в литературе, которая еще только формируется, что тоже немаловажно.

В 1965 году официально начинается их сотрудничество, и одновременно между ними складывается настоящая дружба. Барт ошеломлен «Драмой», третьим романом Соллерса. Он пишет о нем прекрасную длинную статью с разбором под заголовком «Драма, поэма, роман», которую публикует в Critique. Этот текст он сочтет достаточно важным, чтобы при жизни напечатать его три раза: первый раз в журнале, второй раз в сопровождении заметок в коллективном сборнике «Теория множества», изданном по инициативе Соллерса в 1968 году, и третий раз в книге «Соллерс-писатель» в 1979 году[849]. Он связывает книгу с истоком речи, с тем моментом, когда «слова и вещи начинают циркулировать на одном и том же уровне», соприкасаясь с мифом о «мире как Книге, где письмена начертаны прямо на земле»[850].

Ограничиваясь ролью рассказчика, субъект исчезает, как исчезает история, сведенная к одному лишь поиску истории. Барт открывает здесь новый важный эксперимент современной литературы: она отказывается от смысла и глубины ради логики осей и функций, и эту логику критик обязан восстановить, как бы текст ни сопротивлялся при чтении. Утопия непрерывной производительности хорошо соотносится с теорией текста, которую в тот момент разрабатывает Барт. То, что он поддерживает литературу, придающую капитальное значение дешифровке силами сведущего и проницательного читателя, не удивительно. Такая литература оправдывает существование критики, одновременно четко указывая на то, где именно в данный момент располагается авангард. То, что в литературном поле Tel Quel дистанцируется от Роб-Грийе, а качества, которые Барт за несколько лет до этого находил у него, теперь приписываются Соллерсу, – недвусмысленные знаки. Литература мигрировала в сторону Соллерса, и письмо отныне происходит в Tel Quel. Произошел переход от превознесения чистой референциальности, здесь-бытия объектов к семиозису литературы, в котором знаки не отсылают ни к чему, кроме самих себя. Через несколько месяцев Соллерс с присущим ему полемическим задором встанет на защиту Барта в споре о новой критике. Их дружба будет скреплена союзом, и в течение следующих пятнадцати лет они будут защищать друг друга каждый раз, когда на одного из них нападают.

Барту дважды представится случай сделать это в открытую, и оба раза речь пойдет о литературных вопросах – он не делает публичных заявлений о политических позициях своего друга. В первый раз в 1973 году в связи с «Х» он публикует статью, представляющую собой как анализ книги, так и ответ на нападки, которым она подверглась в прессе. Барт реагирует на обвинения в «мнимой новизне», «формализме», «ухищрениях», упрекая своих противников, как некогда Пикара, в «смешении всего на свете», которой ему самому также не удается избежать.

Он противопоставляет этому критический метод, отказывающийся от общей идеи ради фрагментарного комментария на полях книги, которая как раз и подводит комментарий к его пределу. «Хотя я слежу за ним с давних пор, – пишет он о творчестве Соллерса, – я всегда воспринимаю его работу в движении: фрагменты – шаги этого движения, это движение „попутчика“»[852]. Удивительный образ: во-первых, потому что он звучит как своего рода лозунг, отсылая к партии, которой Барт никогда не присягал на верность, совсем наоборот. Во-вторых, потому, что эта статья написана всего за четыре месяца до поездки в Китай, в которой Барт и Соллерс станут попутчиками физически. Смешивая литературную практику и политическую ангажированность, образ, который здесь использует Барт (это, по-видимому, единственный случай его употребления в его творчестве), несколько двусмысленный. Второй раз случай вступиться за Филиппа Соллерса представляется в 1978 году. Соллерса очень сильно задела публикация отдельной брошюрой выступления Роб-Грийе в Серизи годом ранее «Почему я люблю Барта?». Автор манифеста «За новый роман» довольно пространно распространяется в этом докладе о том тупике, в котором находится автор «Рая», вынужденный публиковать свои произведения с продолжением в Tel Quel, ибо понимает, что они больше не интересны читателям, и о том, что литература, в особенности роман, пошла по другому пути. Пока это выступление было ограничено рамками коллоквиума и его материалов, это могло сойти Роб-Грийе с рук. Но того, что публичная демонстрация аффективной связи с Бартом сопровождается атакой на его собственное творчество, Соллерс, который и так чувствует себя в изоляции, поскольку Tel Quel за предшествующие годы потерял многих своих читателей, вынести не мог. Операция приобретает характер спасательной. Барт, которого Франсуа Валь предупредил о том, что Соллерс пришел в ярость, когда узнал, что в издательстве Кристиана Бургуа выходит его разбор текста Роб-Грийе, откладывает запланированную поездку в Канн, чтобы 19 ноября объясниться со своим другом. Тогда они вместе готовят доказательство признательности и поддержки, которую Барт сразу же ему оказывает. По просьбе Соллерса Барт организует кампанию в его защиту в двух частях: в хронике Nouvel Observateur от 6 января 1979 года он публикует диалог с воображаемым собеседником, напоминающий диалог на тему «Почему я люблю Соллерса» или «Почему я защищаю Соллерса». Публично выразить безоговорочную поддержку перед широкой аудиторией читателей еженедельника – очень смелый поступок. Почти в то же время Барт собирает все свои статьи, начиная с 1965 года, чтобы опубликовать их отдельной книгой, куда добавляет отрывок из семинара о «Нейтральном» под заголовком «Колебание». Все делается очень быстро, и книга отправляется в типографию уже в конце января.

В связи с этим можно часто услышать, что Барт уступил давлению, подвергся влиянию или шантажу со стороны Соллерса, тирана и неврастеника. Действительно, Соллерс очень настаивал на публикации этого сборника. Но довод о том, что в этот момент Барт находился от Соллерса и Tel Quel столь далеко в эстетическом плане, что не мог его поддержать, тоже не совсем верен. На самом деле союз между этими авторами существует на фоне параллельной, если не сказать абсолютно общей, эволюции – здесь некоторую роль играет разница в возрасте. Хотя «Фрагменты речи влюбленного» очень далеки от «Рая», оба автора убеждены, что авангард остался позади и что движение современной литературы происходит не в нем. Они беседуют о Шатобриане (Барт) и Сен-Симоне (Соллерс), и каждый из них вынашивает амбиции написать большое произведение, которое бы стало текстом-чтением: у Барта это Vita Novа, которой было суждено остаться нереализованной, у Соллерса – «Женщины», роман, опубликованный в 1983 году и ставший довольно успешным. В «Парижских вечерах» Барт вспоминает встречу в Rotonde: «Говорим о Шатобриане, французской литературе, затем об издательстве Seuil. С ним всегда эйфория, идеи, доверие, возбуждение от работы»[853]. Последний текст, который Барт публикует в Tel Quel, отрывки из дневников с комментариями, дает повод для очень личных размышлений о том, в каком направлении может пойти письмо, и такой текст был бы немыслим в журнале несколькими годами ранее[854]. Автор предстает в нем освобожденным от любых теоретических, политических и формальных ограничений. Впрочем, Барт всегда объяснял свою поддержку Соллерса привязанностью, которую он к нему испытывает. Ради его защиты он не колеблясь встает на сторону меньшинства. В 1973 году в Critique он из дружеских побуждений пытается обосновать правильность своего поступка и трактовки, протестуя против возможных обвинений.

В статье в Nouvel Observateur в январе 1979 года в ответ на саркастические слова Роб-Грийе Барт выстраивает образ Соллерса как близкого человека в пику его социальному образу. «Я вижу, что Соллерса превращают во что-то вроде отрубленной головы врага у индейцев хиваро: он лишь „тот, кто поменял свои идеи“ (но, насколько я знаю, он не одинок). Что ж, мне кажется, пришел момент призвать к порядку социальные образы»[856]. Образ этот составлен из одиночества и величия. В то время как на Соллерса со всех сторон нападают, в том числе в издательстве Seuil, в котором под угрозой оказываются его собственное место и журнал, Барт решительно с ним солидаризируется. Дружба ставится выше забот о собственном имидже. Несколько дней спустя Соллерс пишет Мишелю Ходкевичу, задавшему вопрос о целесообразности продолжения затеи с Tel Quel: «Вчера вы спросили: „Зачем нужен Tel Quel?“ Я подумал и решил, что должен дать вам более личный ответ (который впоследствии, если вы захотите, останется между нами). Ответ следующий – а я словами не бросаюсь: „Чтобы не умереть от отчаяния в мире невежества и извращения“»[857]. Мы видим, как тесно связаны аффективные и стратегические вопросы. Именно на этом основаны отношения Барта и Соллерса, потому что они оба – публичные люди и находятся на виду, но также потому, что они морально друг друга поддерживают.

Соллерс тоже очень ему предан. «Барт, – признается он в интервью журналу Art Press в 1982 году, – человек, смерть которого принесла мне больше всего боли. Дружба». И немного далее, говоря о Фуко: «Темперамент подозрительный, ревнивый до такой степени, что тогда казалось, что нужно быть либо с ним, либо с Бартом. Я любил Барта, возможно, еще увижу Фуко…»[858] В книге «Настоящий роман. Мемуары» он пишет: «Барт оставался большим другом до самой своей случайной смерти, которая стала одним из главных несчастий моей жизни»[859]. Как и Барт в «Парижских вечерах», Соллерс вспоминает в «Женщинах» о регулярных вечерах на Монпарнасе, сигарах, выкуривавшихся после ужина, о Барте, который выведен у него под именем Верт, «элегантном, собранном, с радостью встречающем любого, кому он нравится и кто нравится ему». Они говорят о том, что в данный момент пишут, рассказывают друг другу о мелких событиях или важных книгах. «Общая любовь к голосу, пению, лаконичности китайской поэзии, блокнотам, тетрадям, перьям, каллиграфии, фортепиано…»[860] Филипп Форе утверждает, что эта дружба – «самая длительная и самая крепкая, помимо редколлегии Tel Quel, какая только связывала Соллерса с другим писателем»[861]. То же самое можно сказать и о Барте, для которого помимо друзей детства или друзей по санаторию Соллерс был самым преданным другом. Исключение составляла только дружба с Франсуа Валем, такая же активная, длительная и регулярная, хотя и основанная на общности иного рода. Среди биографем, которые выделяет Рено Камю, чтобы составить портрет Барта, как он его знал, он отмечает следующую: «Он не выносил ни малейшей критики или шуток в адрес Филиппа Соллерса»[862]. Эрик Марти вспоминает об ужине в «7», ресторане Фабриса Эмаера, где Барт долго рассказывал ему о своей дружбе с тем, кого он называл не иначе как Филипп: это объясняется живой преданностью письму и той важностью, которую в одинокой жизни писателя приобретает определенная среда. Но в отношениях с Соллерсом, объясняет Барт, есть нечто большее: «приключение, отсутствие передышек». Эрика Марти тронуло, что в его вселенной есть «чужие планеты (одна, по крайней мере): сила, ярость, радикальность, желание разрыва, отказ от наследия, мужество, смех, витальность без отчаяния»[863].

Соллерс, со своей стороны, тоже сумел проявить щедрость в отношении Барта и внести свой вклад в формирование его образа. Например, это он в 1971 году придумал «Р. Б.»: не Ролана Барта, а того, кто отстраняется от себя, скрывшись за инициалами, становится под этим именем «Р. Б.», «Эрбэ», фигурой. В специальном номере журнала Tel Quel «Барт», в котором Юлия Кристева высказывается о письме, Марселен Плейне выступает с двумя стихотворениями, Франсуа Валь пишет о буддизме, Северо Сардуй выступает с воспоминаниями о Танжере, куда он ездил с Бартом («маленькое Socco», «стереофония»), Марк Бюффа пишет о преподавании, Аннетт Лавер – о переводе[864], портрет «Р. Б.» Филиппа Соллерса вызвал сенсацию. Не только потому, что он отдает в нем дань всему творчеству Барта, от «Мишле» и текстов о Брехте до «Империи знаков», и его теории множественного текста, но и потому, что он вводит биографические и личные мотивы, предвосхищающие автопортрет 1975 года: протестантизм Барта, который Соллерс называет «полым, японским», его элегантность: «Он всегда пунктуален, способен довольно быстро изменить свой вес, быстро начинает скучать, никогда не кажется слишком веселым, вспоминает»[865]. Конечно, текст преследует определенные стратегические цели: стремится разоблачить всю эту интеллектуальную среду, интеллектуальных коммивояжеров, «дутые фигуры мудрецов, сменяющие друг друга», «догматиков-ревизионистов» и «нотариусов от культуры», на фоне которых «Р. Б.» выглядит как оппозиция или как лекарство. Но на тот момент это лучший портрет Барта. Соллерс подчеркивает отсутствие у его героя истерии, не-желание-владеть, которому в последние годы предстоит стать наваждением, и рисует образ, напоминающий образ «попутчика», который Барт использовал в 1973 году в своем собственном тексте о Соллерсе. «Мы здесь, – пишет Соллерс, – стоим на пути, который идет от „Мифологий“ к „Империи знаков“: от „французскости“ к хайку. Иначе говоря, для Р. Б. это история долгого нетерпения, долгого рассерженного марш-броска через перегруженную, декадентскую полноту нашей культуры»[866]. Посредством образа «длинного марш-броска» сюда снова особым образом вписывается политика, как горизонт, определяемый поездкой в Китай.

Итак, Соллерс придумал «Р. Б.», Барт признает это, когда прослеживает генеалогию этой фигуры на коллоквиуме в Серизи[867]. Но это не единственный вклад Соллерса. Он также подсказал назвать книгу с разбором новеллы Бальзака «S/Z» (автор «Х» любит инициалы): это весьма вероятно, потому что, даже заканчивая редактуру, Барт все еще называет текст «Сарразин»[868]. Но дискуссии с ним особенно важны для двух других замыслов. Первый – будущий проект «Парижских вечеров». Запись от 24 августа 1979 года: «После слов Соллерса идея описать мои вечера. Записал вчерашний»[869]. Накануне Соллерс написал ему письмо о том, как ему понравилась вторая часть «Размышлений», где упоминается парижский вечер. Это подсказало Барту идею, способную найти свое место в замысле большого произведения, который он вынашивает в этот период и фрагменты которого будут опубликованы в «Происшествиях»: «Что если бы я попытался вот так рассказать о моих вечерах? Таким „хитроумно“ плоским образом, не акцентируя смысла? Не могла бы на этом фоне проявиться истинная картина эпохи?»[870] Второй совет относится к проекту, который мог бы занять их обоих. Открыв общую страсть к Шатобриану («мы выяснили, что оба до безумия любим Шатобриана»), Соллерс вообразил, что они могут написать «историю литературы через желание», в которой бы подчеркивалась ее антибуржуазная сила. У них не найдется времени на эту программу, но сама идея преследует Барта на протяжении последующих месяцев, картотека это подтверждает: он представляет себе неприрученную, чувственную историю французской литературы. Главное – он рассматривает возможность соединить свой литературный проект Vita Nova с этой личной историей, потому что в обоих случаях целью является литература. Что до Соллерса, то он признается, что его «История вкуса» и «Похвала бесконечности» в некоторой мере и есть этот общий проект, который он продолжил в одиночку. Со временем каждый из них начал читать авторов, которые были спутниками другого. Так, Барт, читавший из литературы XVIII века только Сада и Вольтера, по совету своего друга взялся за Дидро. Соллерс также стал для него провожатым по кругам Данте и по фантастическим мирам «Песен Мальдорора». Хотя их вкусы и история отношений с письмом поначалу приводят их к довольно разным авторам, знаментально, что в итоге они оба писали о Вольтере, Арто, Батае, Твомбли…

Но «друзья моих друзей» – это не только обитатели стеллажей и авторы прошлого, это еще и современники, с которыми они знакомят друг друга. Одна из причин сохранения отношений между Бартом и Соллерсом также связана с Юлией Кристевой и треугольником, который они образуют. Начиная с 1967 года (когда Соллерс и Кристева поженились) они часто видятся все вместе в ресторанах и барах Левого берега или друг у друга в гостях. Отношения с Кристевой, открывающие новые интеллектуальные перспективы, также приобретают более близкий характер, и молодая женщина очень быстро становится незаменимым связующим звеном между ними. Так, после ее первой защиты (диссертации о Жане де Сантре под руководством Гольдмана) 3 июля 1968 года они втроем празднуют успех. После защиты ее второй диссертации, в Венсене в 1973 году, на которой Барт возглавляет комиссию, они долго беседуют о будущем литературы. В этот день Барт публично заявляет, что теоретическая изобретательность Кристевой, с его точки зрения, соответствует тому, что принято понимать под романом. Соллерс был очень взволнован этими словами. «Это самая умная женщина из всех, что я встречал»[871], – говорит Соллерс о Кристевой, и он уверен, что Барт подписался бы под этими словами (как мы уже сами увидели, когда говорили о статье «Иностранка»), потому что она всегда разрушает предрассудки. Она говорит очень живо, каждая ее мысль нацелена на эксперимент или совершение какого-то открытия. Она открывает им Бахтина, тут же открывает для себя Бенвениста и берется горячо его пропагандировать. Она ходит на семинары к Барту, но также посещает семинары Лакана: его теория произвела на нее глубокое впечатление и заставила развиваться в новом направлении. Втроем они говорят о тех же вещах, что обсуждали бы вдвоем. Однако тот факт, что она – женщина и что они с Соллерсом любят друг друга, тоже имеет немалое значение. Барт очарован эротизмом, исходящим от этой пары, союзом (нередким в ту эпоху) сексуальности и производства теории. Они свободны, они не боятся своего желания. Барт задумывается о гомосексуализме как видении мира, эти раздумья и дальше будут его будоражить, и некоторые их аспекты он будет фрагментарно исследовать. Рядом с ними он не испытывает давления гетеросексуальной нормативности, от которого так задыхался и старательно избегал. Эти отношения, отмеченные различием – в образовании, темпераменте и поведении, – основаны на двух сходных и, без сомнения, связанных друг с другом заботах: свободе и творчестве. Что-то всегда толкает их вперед при всем относительном безразличии к морали, когда она принимает форму морализаторства. Этика может сочетаться с некоторыми формами аморализма, которые часто означают отказ от закрытости и повторений. К такому выводу Барт пришел во время поездки в Китай, отметив в самолете причины своего разочарования: «Итак, за революцию пришлось заплатить всем, что я люблю: „свободной“ речью, лишенной любых повторений, и аморальностью»[872].

В конце жизни Барт признается, насколько важны для него друзья теперь, когда отпали все внешние опоры: он записывает два имени, Жана-Луи Бутта и Филиппа Соллерса, со следующим комментарием, указывающим на долю доверия, которую включает в себя дружба: «(Я без страховочной сетки на трапеции, с тех пор как у меня больше нет сетки в виде структурализма, семиологии, марксизма.) Друг – тот, кто стоит внизу, смотрит с любовью, вниманием, страхом и верой, держит конец Трапеции»[873].