– Ну, так поцелуй.

А вот тут до него дошло. И обр чуть не встал на дыбы, возмущённый такой внезапной грубостью старого друга: поводья натянулись гитарными струнами. А глаза супруга напоминали резонансные отверстия: круглые и глубокие от изумления.

– Да успокойся ты, – мило усмехнулась Внимающая. – Я пошутила. Поехали. А то все на нас таращатся, как на… мою подругу в горах.

Он склонил ко мне лицо. В его голове закружилась такая пурга, что я даже туда не полезла. Только пискнула – ручища, которой он прижимал меня к себе, потеряла контроль над собой. Мои ребра затрещали, а притулившийся на плече танаграта Тех, недовольно вякнул – его разбудили.

Второе правило успешного брака: не суйся в клетку со зверем, не произведя предварительной разведки. Убедись, что он сыт, выспался и не имеет на данный момент проблем с работой, любовницей или друзьями. Мне следует поумерить свой пыл и не дразнить мужчину попусту. А то рёбра не будут успевать зарастать.

Супруг доставил меня прямиком к родному порогу. Передал Саргу с рук на руки и даже не остался перекусить. Их прощальную дискуссию, я, честно говоря, прошляпила – боролась с шоком. Начнём сначала – с замка, который убил меня наповал, едва мы взобрались на горку, претворяющую ворота в ад. Что такое баронский замок я, как любая добропорядочная суррогатная англичанка, знала назубок. Это стены, башни, донжон, вылизанный внутренний двор, зелёные насаждения, чистенькие хозяйственные постройки в сайдинге, интеллигентная прислуга и гараж на пять машин. Своими глазами видела! А что у меня в составе наследства – будь оно неладно?

Стены, восемь башен, посередине донжон – тут вроде сходится. Всё выщербленное, наперекосяк, ломанное-переломанное осадами и происками нартий. Но, в принципе, сходится. А теперь представьте, люди добрые: всё это каменное уродство сверху накрыто чем-то вроде железной сетки на толстенных железных же балках. Эти испокон ржавеющие дуры толщиной в мои – пардон – ляжки расходятся лучами от макушки донжона к каждой из дышащих на ладан башен. Между лучами проложены балки поуже. На них растянута эта самая железная сетка, на обновление которой уходит львиная доля доходов моей нищенской казны. Львицына часть отпускается моим добрым рачительным управляющим – то есть урядчиком – Евгоном на масло, которым это гротескное сооружение предохраняется от окисления. И, как следствие, осыпания на головы охряной трухой. Ходить по внутреннему двору с такой дамокловой паутиной над головой я лично не научусь и за год.

Хотя и без этой надголовной боли по внутреннему двору я ходить отказываюсь. Чего вообще моя предшественница агрия вздумала помирать от слизняка? После детства, проведённого в этой клоаке, она могла десяток слизняков сдюжить – пусть и грешно с моей стороны так шутить.

Зелёные насаждения присутствуют. Во-первых, клочки земли в более-менее ровных местах, на которых растят мой плачевный урожай зерновых. Во-вторых, жирные густые хвойные леса, норовящие задушить очаг человеческой цивилизации. Хозяйственные постройки радуют: сложены из вековых бревен, не порубить, не подорвать. А в случае осады быстро разбираются и летают со стен на головы нетерпеливых охотников за чужим добром. Сайдинг пропустим. Гараж помянем в молитвах. Прислуга – золото. Безграмотная, относительно чистоплотная, работящая до хруста зубовного. Взасос обожает свой замок, свою агрию, своего танаграта, свою страну. Но, всего этого катастрофически не хватает для мало-мальски человеческого существования на лоне замковой природы.

Моим первым – после инфаркта – шагом землевладелицы был общий сбор личной гвардии за стенами замка. Поклонилась я в ноги добрым молодцам с молодцеватыми ветеранами и попросила прощения. Дескать, для того, чтобы вы охраняли мой замок, его ещё лет двести ремонтировать нужно. А вы не доживёте до этого счастливого дня. Да и я не доживу. Да и сам замок. Так что освобождаю от данного мне слова. Выдам жалование за два месяца и прощайте, не поминайте лихом. Сарг возвышался надо мной могильной плитой, под которой не стыдно упокоится даже супруге самого танаграта Однии. Я ждала от мужиков…

Да не знаю, чего я от них ждала! Но они меня разочаровали и в этом. Ни один с места не сдвинулся и со службы не съехал. Я к Саргу: что за притча? В чём подвох? Оказалось: им до судорог интересно послужить агрии, которая, к тому же Внимающая. Которую до смерти боятся слизняки, считают оборотнем безмозглые, и не могут прибить. И которая, в довершение заслуг, ещё и с нартиями приятельствует. Это же по совокупности тянет даже не на Внимающую, а на внебрачное дитя самого настоящего бога. Меня чуть кондрашка не хватила! Выжила и пошла дальше.

То есть по трём моим деревенькам. За что уважаю Руфес, так это за отсутствие рабства и крепостного права. Северяне – завзятые рабовладельцы. На юге земледельцев прикрепляют к земле намертво. А в Руфесе каждый крестьянин абсолютно свободен. За долги и прочие не слишком тяжкие преступления он может отдать свою судьбу в руки одного аграта. Такая у крестьянского сословия привилегия кормильцев государства: можно отработать срок наказания в каменоломнях, на соляных рудниках, в общем, куда пошлют. А не хочешь, так оставайся делать, что умеешь: пахать землю, принимая крепостную повинность на определенный судом срок.

При этом с головы осуждённого и волоса не упадёт по прихоти аграта или вольной крестьянской общины, забравшей его на работы. За смерть такого человека наказание от таната Руфес будет двойным: и за убийство человека, и за порчу государственной собственности, коей являются отбывающие наказание. А любое государство, как известно, без энтузиазма относится к покушающимся на его собственность. Естественно, практически все нагрешившие на срок заключения крестьяне предпочитают оставаться на земле. В результате, Руфес имеет отсутствие тюрем с необходимостью их содержать и трепетно преданный народ. Чего ж не трепетать, коли весь остальной мир куда хуже.

В моей агратии крепостных не было. Ни единого. Наш Руфес настолько благодушен, что осуждённый сам вправе выбирать место отработки. А кто же в здравом уме пойдёт батрачить на нашу социальную помойку? У меня внутри всё в узел завязалось, когда я увидала, во что обходится моим бабам обеспечение жизнедеятельности нашей агратии. Именно бабам, осатаневшим от непосильного мужицкого труда и сублимирующим невостребованную сексуальную энергию в самоистязания на ниве крестьянства. Поскольку мужиков у меня почти не осталось. Тихий ужас! При этом они вовсе не выглядят перепрелыми развалинами – большинство, что называется, ядреные бабы и девки.

Сразу после того, как ошалевший папаша Ксейи, уложил её на зеркало и умер сам, на агратию напала очередная шайка северных отморозков. Уважающие себя княжества таким беспределом не занимаются. Но голодранцы с мелких островов периодически совершают набеги на наше побережье. Таких, коли поймают, в каменоломни не загоняют. Их кончают прямо там, где они ищут поживы. В тот последний налёт замок эти уроды не взяли. Женщины с детьми успели укрыться за стенами и не пострадали, а вот все мои деревни были сожжены начисто. И последние нормальные мужики полегли. С тех пор мой урядчик Евгон маялся дурью, складывая в деревнях очередные срубы – здесь так принято. Труд этот, с женской точки зрения, каторжный. Потому и успели поднять в каждой деревне не более трёх-четырёх общежитий. И ведь так каждый раз: придут северяне, пожгут, а потом начинается выматывающее душу строительство.

Короче, кончилась тем, что я забралась на самую макушку щербатого донжона и принялась досадовать на этот генетически обусловленный горб, доставшийся мне в наследство от предков. Да уж: навешали на шею жерновов! На мою куриную шейку, за которую даже толком не повеситься. В голову пришла паническая мысль вычистить фамильный склеп и поселиться там, чтобы далеко не ходить – всё равно уже вот-вот. Буквально, со дня на день моей психике кранты.

Но тут мой новый загаженный кораблик – купленный Саргом – притащил в агратию первую партию местного аналога свиней и овец. Бабы, получив хлеб и ткани, тихо рыдали от счастья. Мужики приободрились, рассуждая о судьбе скотины. Быстренько порешили отодвинуть идею её разведения на задний план – на третий или шестой рейс скотовоза. Тем более что и кормить их пока было нечем. Эта партия целиком пошла на откорм воинов, добровольно взявших в руки орудия труда. И на пошив зимней одежды. А нанятые сапожники, не разгибаясь, корпели над обувным вопросом. В моей агратии босых не будет – заявила я, незаметно втянувшись во всю эту возню. А потом пошло-поехало.