Многие зрители отказались верить, что действие фильма происходит осенью 1945 года в Ленинграде, и не потому, что «пуговицы не те». Пуговицы как раз те. Но мироощущение советских людей через полгода после Победы, их энергетика, их поведение — думаю, были совсем иными, чем у Балагова. Здесь скорее катастрофическое мироощущение девяностых годов, времени детства режиссёра, стиль мрачного упрямого выживания. Героиня «Дылды» Ия (Виктория Мирошниченко), собственно, та самая дылда стоеросовая, с голубыми глазами и белыми ресницами, была контужена на фронте и страдает загадочными припадками замирания, во время которых она издаёт странные щёлкающие звуки. Но и все персонажи «Дылды» как бы немножко контуженные. Двигаются медленно, говорят с трудом, реакции отсрочены и размыты. (А весь фильм построен на крупных и сверхкрупных планах, так что изображающим из себя интеллектуалов придётся делать постное лицо в сверхкрупном размере.) Плохо ложатся на 1945 год и некоторые обстоятельства самой истории: так, пожилой печальный главврач заставляет медсестру Ию сделать милосердный укол смерти неизлечимо больному, причём упоминается, что это не в первый раз. Гинеколог, обследовавший Ию, заявляет, что сейчас забеременеть очень трудно и женщины годами мучаются. В общем, это авторский, вымышленный 1945 год, на что автор имеет полное право, а я вообще враг поисков исторической правды в художественном кино. Вот жених Саша везёт Марию к своим родителям — каким-то крупным чиновникам того времени. Машина подъезжает к дому-музею Набокова в селе Рождествено. В таких особняках вряд ли жили советские чиновники любого ранга, ну и что? Режиссёру надо подчеркнуть, что Мария попадает в другой мир, он подчеркнул, а Набоков там, не Набоков — какая разница.
Но что ищет Балагов в своём вымышленном 1945 году, населённом печальными контуженными людьми? Ищет он ощущения жизни, мучительной и тесной, но общей и настоящей. Ищет — и находит героическую плоть, желающую выжить, и отважные души, жаждущие счастья. Во время припадка Ия случайно задавила ребёнка Пашу, которого ей вручила на фронте её подруга Мария. Когда Мария (Василиса Перелыгина), потерявшая на фронте возможность быть матерью, возвращается домой, со своей бесстыжей улыбкой и нечистой кожей, вина и ответственность толкают Ию выполнить безумный план подруги — забеременеть от главврача и отдать ребёнка ей. Получилось? На момент финала пока что не получилось. Однако подруги обнимаются и плачут, после всех передряг и мытарств веря в будущее.
История начинается с гибели ребёнка, а заканчивается смутными надеждами. Между этими точками — женские лица и тела, вроде бы прекрасные сами по себе, но до странности лишённые эроса. Женщины не ищут наслаждения, они ищут близости, прикосновения, избавления от одиночества, ищут «человека внутри», особенно Мария с её бесстыжей улыбкой. Ради своего сохранения и воспроизводства жизнь отказывается от стеснения, она идёт напролом, она делается бесстыдна и бесстрашна. Не какая-то там «жизнь» из философских галлюцинаций и исторических абстракций, а эта самая баба-жизнь, сестра-жизнь, мама-жизнь, которая, расставив ноги и утирая пот, делает свою грязную, неблагодарную, святую работу!
Не скажу, что меня сильно увлёк сценарий (Александр Терехов, Кантемир Балагов), — диалоги блёклые. И для чего героиня сделана высокого роста, дылдой? Как это пригодилось в фильме? Да никак. Могла бы быть маленькой, тогда картина именовалась бы «Коротышка». О ритмах я уже упоминала. Актёры подобраны выразительные, но не такие притягательные, что прямо глаз не оторвёшь. Так что мне понравилось-то в картине, если я её с трудом досмотрела?
Ощущение жизни. Страстное, талантливое. Из которого может произрасти настоящее творчество, если режиссёр будет строг и неумолим к себе.
На «Оскара» отправляют вовсе не самый лучший фильм
Известие о том, что на «Оскара» от России выдвинута картина Кантемира Балагова «Дылда», потрясло многих граждан аж до потери вменяемости. Трудно позавидовать молодому режиссёру — столько грязи на него вылилось. Сейчас, знаете ли, народу лучше на глаза не попадаться. Но, собственно, произошла характерная ошибка — публика почему-то решила, что на «Оскара» отправляется самый лучший русский фильм года. А это совершенно не так.
Наш «оскаровский комитет» — мощно засекреченная организация, и члены этого комитета молчат, как чугунные тумбы (выражение Достоевского). То есть кинематографисты, конечно, о чём-то догадываются, но точного списка никто не знает. Где-то человек 25–30 решают, какой фильм выдвинуть в этом году, и критерии выдвижения совсем не художественные достоинства.
Если пользоваться этим критерием, то, скажем, картина Светланы Проскуриной «Воскресенье» выше и глубже по художеству, чем «Дылда» Балагова, раза в три, наверное. Настолько, насколько матёрая Проскурина (она имеет «Золотого леопарда» за фильм «Случайный вальс» и Гран-при «Кинотавра» за «Перемирие») старше Балагова. Обе картины принадлежат к авторскому, то есть индивидуальному, со своим почерком и дыханием, кинематографу и продержались в прокате не слишком долго. Однако «Воскресенье» — это о нашей жизни, а «Дылда» — так, занятный фантом.
В «Воскресенье» мы видим один день из жизни провинциального чиновника (уровень комитета по благоустройству примерно) в проникновенном и остром исполнении замечательного актёра Алексея Верткова. У него умирает мама, гаснет её разум (в этой роли совершенно неожиданная и тоже пронзительная Вера Алентова), с женой, сварливой, как большинство разведёнок, он в разводе, любовница психически ненормальна — попытка суицида. Утром наш герой получает записку: «Скоро умрёшь». Среди мест, которые ему надо посетить, — кладбище с хитрым директором. Малолетняя шпана нападает на берегу реки, дав чиновнику булыжником по бедовой голове… Всё будто бы окружено и пронизано смертью, а все живы, никто не умирает, хоть и помещены в зону несчастья, как в густую тень, но барахтаются и рыпаются! На этом фоне идут протесты граждан против вырубки деревьев, и активисты осыпают нашего героя лютыми оскорблениями, он для них словно бы и не человек вовсе. Если бы они видели его нервозную, глубоко несчастливую жизнь, то переменили бы мнение, но они видят только оболочку: какой костюмчик, какая машина. А Светлана Проскурина — из тех режиссёров, что всегда заглянут за фасад, за прикид, за маску в поисках истины. В её картинах удивительно мало (но поэтично и выразительно) говорят. Ни одна сцена не затянута, наоборот, ты уже расположился смотреть и смотреть, а режиссёр тебя ласково уводит: не всё надо выговаривать, в художестве лучше действовать намёком, показывать деталь и фрагмент вместо целого.
Вот этого-то пока не умеет Балагов, он как раз всё даёт назойливо, сверхкрупными планами, в лоб, суповой ложкой кормит до сытости, уже переходящей в фазу тошноты. Уверена, что фильму бы не повредили, а помогли значительные сокращения (около часа). Но обвинения, которые выдвинуты против молодого режиссёра, несправедливы абсолютно, просто даже с ума некоторые сходят в медицинском смысле. Один публицист, анализируя картину, разбирает сцену в начале, когда в госпитале раненые солдаты развлекают ребёнка, изображая зверей. «Это клевета на наших великих победителей! — ярится публицист. — Это попытка унизить советских воинов!» Слушайте, но ведь реально человеку надо лечиться, если он в невинной проходной сцене видит клевету и диверсию. А что до бессмысленных воплей о том, что перед нами не Ленинград 1949 года, таки да, не Ленинград 1949-го, потому что никакой исторической правды на экране не было, нет и не будет её никогда. Ибо её не существует. И, к примеру, Алексей Герман, с его гипертрофированным вниманием к подробностям быта и времени, не историческую правду реконструировал (и для чего она нужна, не понимаю), а создавал свой собственный авторский мир. Авторское кино — это мироощущение отдельного человека, как это ни раздражало бы массу. Так что «Дылда» — это Ленинград 1949-го лично Кантемира Балагова. Любой человек вправе оспаривать ценность мироощущения Кантемира Балагова в приличных выражениях, но выдвигать обвинения вроде тех, что я процитировала (дискредитация советских воинов), — такого допускать нельзя. Я бы в суд подала обязательно. Надо следить за метлой.
Так вот, вернёмся к теме критериев отбора «оскаровского комитета». Его участники не ищут высокой художественности. Они не проводят время в жарких дискуссиях о том, какой фильм лучше. Нет. Они напрягают умы и пытаются постичь приливы мировой конъюнктуры. Разгадать секреты цитадели жёлтого дьявола. Понять, что «им» «там» надо. Какой фильм может привлечь внимание, что прокатит, что надо носить в этом сезоне. Поскольку знать этого доподлинно они не могут, в ход идёт великая и вечная технология тыканья пальцем в небо. Но не без оснований.
«Дылда» была взята каннскими отборщиками, показана в довольно престижной программе «Особый взгляд», получила Гран-при за лучшую режиссуру. Стало быть, мировой папа Диавол чем-то там привлечён, что-то он вынюхал в этой картине, мила она ему как-то. Можно теперь попробовать послать фильм и на соискание «Оскара». Каннское клеймо, конечно, не каинова печать, но тоже не шутка. Вряд ли участники комитета всерьёз увлеклись картиной Балагова, но этого им и не нужно, а нужно «угадать мелодию» мировой киноконъюнктуры. Получается? Да не так чтоб очень… И совершенно непонятно — зачем.
На мой вкус, в таких делах чем проще, тем лучше. Не вертеться угрём на сковородке, пытаясь вычислить логику жёлтого дьявола, а честно голосовать за тот фильм, который ты искренне считаешь лучшим, — вот было бы правильное поведение «оскаровского комитета».
Я бы «Воскресенье» отправила. Изящная, умная, грустная вещь. Артисты прекрасно играют. Не поймут за океаном? Да и чёрт бы с ними.
Как одна женщина нашла «Мальчика русского»
Дебютный фильм режиссёра Александра Золотухина «Мальчик русский» в феврале 2019 года вышел в прокат, хотя фестивальные критики не прочили ему прокатной судьбы (фильм показывали в Берлине и на «Кинотавре»). Я по берлинам не езжу, а потому отправилась воскресным вечером в московский кинотеатр «Октябрь», что на Новом Арбате. И сама картина, и сопутствующие просмотру обстоятельства произвели неизгладимое впечатление.
«Мальчик русский» маркирован студией «Ленфильм» и Фондом поддержки кинематографа «Пример интонации» Александра Сокурова — стало быть, перед нами русское авторское кино в его современном виде. Сегодня смельчаки, желающие увидеть перед названием своей картины заветные слова «Фильм такого-то», уже не имеют никакого сильного благословения общества. Им особенно никто не рад. Наоборот, ужасный вопрос «а ты кто такой, что я должен смотреть твой фильм?» звучит всё громче. Так что решиться на столь своеобразный дебют молодому режиссёру было явно непросто.
Первая мировая война, солдатская масса, бредущая по пыльной дороге, — и среди них жалкий, заполошный мальчик (Владимир Королёв), догоняющий отряд со словами «братцы, подождите!». Это словцо — «братцы!» — сразу со снайперской точностью обозначает время действия. Пройдёт всего несколько лет — и никогда больше солдаты не станут называть друг друга «братцами». Среди них уже тихо бродит большевистский пропагандист с листовками, но пока что армия блюдёт непререкаемую иерархию. И злая шутка солдат, толкнувших ослепшего в газовой атаке мальчика за офицерский стол, обернётся лютым его наказанием. Армия жестока, война — грубая грязная работа. Это вам не траектории ракет прокладывать на компьютере, как будет сто лет спустя, это могучие чугунные пушки, весомые винтовочки-трёхлинеечки, постиранные второпях кровавые бинты, развешенные вокруг полевого госпиталя. Монструозная конструкция с нелепыми трубами, рейками и ручками, с помощью которых надо слушать — подстерегать вой вражеских аэропланов (на неё отрядили нашего мальчика русского), пулемёты на телегах, походные палатки — всё скрипит и стонет, перемещается трудно, всё пронизано тяжестью войны. Режиссёр — ученик Сокурова, а потому колдует с изображением, стилизуя его под выцветшую плёнку, но не эта эстетическая изощрённость тут важна, а другое.
Удивительно подобраны лица. Среди них есть и профессиональные артисты, но это в глаза не бросается. Перед нами — словно воспоминание об исторической плоти русского народа, великого племени «русских православных», надорвавшихся измученных богатырей, которые когда-то завоёвывали необозримые пространства, форсировали Альпы, называли своего царя «батюшка»… Теперь у них впереди — гибель. Придёт другое племя, а это — исчезнет, их простые, упрямые, жёсткие лица останутся лишь на смутных фотографиях. И наш мальчик русский — один из них, с начала и до конца, с пыльной дороги, где он бежал, крича «братцы!», до немецкого плена, куда он попадёт вместе со всеми своими «братцами». Обыкновенный парень, да ещё инвалид, но с неимоверным упрямством и невесть откуда взявшимся достоинством. Та ярость, с которой мальчик русский преодолевает свою беспомощность с воплем «Я сам! Сам!», много нам рассказывает о необыкновенности этих обыкновенных людей.