– Я тоже так думаю. – Характеристика, которую дал Йоунссону брат, нисколько не удивила Фрейю. Одного она не понимала, зачем тому понадобилась вся эта чушь с обретением религии. Ясно же, что никто на такое не купится. Осужденные за убийство не подлежали освобождению по отбытии половины назначенного срока, так что мотивом это быть не могло. – Таким, как он, наверное, приходится нелегко? Может быть, Йоунссон рассчитывал через обращение к религии избежать насилия со стороны других заключенных?
Бальдур рассмеялся.
– Ты серьезно? Есть такое распространенное заблуждение, будто педофилы и насильники в тюрьме получают по полной. Так вот, никто им здесь задницу не рвет. Может быть, с ними общаются меньше, чем с другими, но и только. С какой стати мы должны наказывать их? Зачем рисковать, нарываться на ужесточение режима и даже добавку к сроку? Нет, если общество хочет затруднить этим ублюдкам жизнь, то пусть само и разбирается.
Последовавшую за этим паузу заполнили звуки из комнаты за стеной, где пара занялась сексом.
Бальдур зашуршал бумажным пакетом с ирисками. Фрейя заерзала на потертом стуле, надеясь, что тот хотя бы заскрипит ножками. Ей нестерпимо хотелось встретиться с братом там, где тебя не жмут стены, где можно свободно дышать: на скамеечке в центре города или даже, если уж на то пошло, на пустоши. Вот только рассчитывать на это в ближайшее время не приходилось.
– Тогда для чего это притворство?
– Ну, на этот вопрос отвечать должна ты, а не я. Разве не с такими типами ты работаешь каждый день?
Бальдур никогда не понимал, чем Фрейя зарабатывает на жизнь и почему она выбрала сферу жизни, где полным-полно горя и страданий. Ему это было так же чуждо, как ей – карьера преступника. Он всеми силами старался избежать конфликта, и это плохо сочеталось с безудержным оптимизмом, который был главной чертой его характера.
– С такими не работаю, – терпеливо объяснила Фрейя. – Я работаю с их жертвами. С насильниками, слава богу, не сталкиваюсь. Я, можно сказать, прибираю за ними.
– Вот и хорошо. И, главное, держись подальше от этого гаденыша Йоуна.
– Не беспокойся.
Никакого желания знакомиться с педофилом Фрейя не испытывала. А вот его сын ее заинтересовал. Теперь, когда память о его вспышке злости несколько потускнела, она начала склоняться к той точке зрения, что никакой опасности Трёстюр не представляет. Кроме, разве что, для своего отца, поскольку инициалы ЙЙ в письме обозначали, вероятно, его. Что касается других инициалов, то определиться с ними было труднее, если только за ними не стояли приятели-педофилы его отца. Или просто другие ребята, которых Трёстюр считал тогда своими врагами. Фрейя не думала, что у них есть основания оставаться начеку, кроме разве что Йоуна. Трёстюр и его сестра, Сигрун, почти наверняка пострадали от рук отца, и теперь, когда Йоун вышел на свободу, это вполне могло вызывать у них беспокойство. Возможно, не за себя, а за других потенциальных жертв. Как долго продержится их отец, прежде чем снова начнет пить и утратит привитый в тюрьме самоконтроль? Несомненно, они боялись повторения ситуации, когда все считали их детьми чудовища, чье имя трепали все средства массовой информации. И возможно, предсказание Трёстюра насчет убийств в год, когда его отец выйдет на свободу, не просто совпадение. Должно быть, родственников предупредили, что Йоун сможет освободиться после отбытия двух третей срока. Возможно, Трёстюр уже тогда вынашивал безумную идею стать ангелом мщения, избавляющим мир от педофилов. Фрейя сделала мысленную пометку: сопоставить инициалы в письме с инициалами известных полиции педофилов десятилетней давности.
Если Трёстюр и впрямь исполнял угрозы, высказанные в его же собственном письме, это будет настоящая трагедия. Никакого снисхождения в суде ему не видать. Система не любит, когда люди осуществляют правосудие собственными руками.
– Думаешь, Йоун не остановится? – спросила она.
– Я нарочно избегал знакомства с ним, так что не хочу даже гадать, остановится он или нет. Но если нет, то меня это не удивит.
– И меня тоже. – Фрейя не стала ссылаться на статистику, согласно которой шансы на успешную реабилитацию людей, испытывающих сексуальное влечение к детям, очень невелики. Разговор мог зайти о трудностях реабилитации вообще, и прямо перед ней сидел прекрасный образец человека, отказывающегося меняться, хотя, конечно, его правонарушения имели совершенно иной характер. – Ты не знаешь, он не в Вернде? – Ей вдруг пришло в голову, что можно позвонить управляющему реабилитационного центра и спросить, где проводит время Йоун.
– А ты разве не знаешь? В Вернде его и не было. Ту часть приговора, которую ему следовало бы провести там, он отбыл здесь, потому что комиссия реабилитационного центра не согласилась принять его к себе. А их решение не оспаривается. Другими словами, чем-то он им не глянулся, даже притом что теперь вроде как весь из себя святой.
Такое решение реабилитационного центра Фрейя понять могла.
– А посещения? К нему кто-нибудь приходил? Жена или дети?
– Не знаю. Насколько помнится, пока мы были на одном этаже, никто не приходил. И в крыле для посетителей я его ни разу не встречал. Это, конечно, не значит, что у него