Фрейя попыталась – без особого, впрочем, успеха – устроиться поудобнее на единственном поместившемся в камере стуле. Бальдур тоже постоянно ерзал, ворочался, вытягивал и подтягивал ноги, пытаясь найти более комфортное положение. Основываясь на опыте многочисленных предыдущих посещений, Фрейя знала – у него ничего не получится. Иногда, как сейчас, она занимала стул, иногда кровать, но всегда оставляла выбор за ним.

– Когда тебе должны дать свободный день? – Глядя в узкое окно, Фрейя видела район малоэтажной застройки Эйрарбакки. Интересно, виден ли из его камеры городок? Море? Главная дорога? Спрашивать Фрейя не стала. Уж лучше представлять, что брат хотя бы наслаждается видом на море, чем, задав вопрос, узнать, что смотреть ему приходится на жидкий ручеек машин, направляющихся в Сельфосс и уезжающих из него.

– Думаю, что скоро. Я вообще-то не считал, но они сказали, что это случится скорее раньше, чем позже. – Бальдур зевнул. Похоже, перспектива ограниченной свободы нисколько его не волновала. С другой стороны, нежелание обсуждать данный вопрос могло быть следствием того, что длительный срок повлек за собой временную утрату этой привилегии. Что-то подсказывало Фрейе, что тема смущает его даже больше, чем ее. Она часто в предыдущие посещения говорила, что сожалеет, вынуждая брата тратить минуты отведенного времени на заверения в том, что он не винит ее. – По крайней мере у меня куча времени, чтобы спланировать, как я проведу этот день.

– Как только узнаешь, сразу сообщи, чтобы я успела взять отгул. Подброшу, куда надо, и все такое, – торопливо добавила Фрейя, чтобы он не подумал, что она намерена контролировать его.

Бальдур кивнул.

– Обязательно. Не хотелось бы тащиться в город пешком. – Он подмигнул ей и снова зевнул, исчерпав интерес к предмету.

Глядя на него, можно было подумать, что он не осознает, сколько еще лет проведет в заключении и что выпустят его только на два часа в день. Фрейя представить не могла, чем он занимается остальное время. Хотя, конечно, брат выбирал определенную для каждого квоту посещений и мог бы попросить увеличить ее при смягчении режимных требований. Фрейе повезло получить разрешение в столь короткий срок; обычно ждать после подачи заявки приходилось две недели. На первом месте у него стояла теперешняя подружка, и от ее посещений Бальдур ожидал, разумеется, большего, чем от разговора с сестрой. Но подружка простудилась и осталась дома, что Фрейя интерпретировала как признак скорого конца этих отношений. Сопротивляться его энтузиазму и беззаботности было невозможно, пока он находился рядом, но в его отсутствие чары рассеивались, и чем меньше времени человек проводил с ним, тем скорее растворялось обаяние.

– У вас тут недавно освободили некоего Йоуна Йоунссона. Что можешь о нем сказать? Сидел за изнасилование и убийство маленькой девочки.

Бальдур посмотрел на нее большими глазами.

– Почему ты интересуешься этим куском дерьма?

Он развернул ириску, которую достал из бумажного пакетика. На посылки с продуктами и сладостями для заключенных власти наложили недавно запрет, но при этом им разрешалось делать заказы и оплачивать их из своего кармана. Нововведение облегчило Фрейе жизнь, поскольку угождать постоянно меняющимся вкусам брата становилось все труднее. Он был то вегетарианцем, то веганом, то сыроедом, то фанатом спорта, отказывавшимся от всего, кроме протеинового порошка, хотя в другие дни хотел только мяса и сладостей. В этот раз она не принесла брату продуктов, ограничившись книгами, одеждой, компьютерными играми и другими развлечениями, некоторые из которых нельзя было назвать полезными. С пустыми руками Фрейя не приходила никогда, хотя посылки передавались заключенным далеко не сразу. Выбрать подарок не составляло труда, потому что брат постоянно чем-то увлекался, хотя, как и с его подружками, увлечения не длились долго.

Бальдур забросил в рот конфету, прожевал и спросил:

– Он что, снова погорел на том же?

Фрейю даже передернуло.

– Господи, нет… По крайней мере надеюсь, что нет. – Она отвела рукой предложенный пакетик. – Просто меня попросили помочь в одном деле, в котором всплыло его имя. Я прочитала отчет о процессе, но о самом Йоунссоне там почти ничего, поэтому я тебя и спрашиваю. Ты же наверняка сталкивался с ним здесь. Выпустили его совсем недавно.

Невнятно, как будто ириска приклеилась к языку, Бальдур пробормотал:

– Йоун токсичен. Даже не знаю, как еще его описать. Когда он был здесь, я частенько ловил себя на том, что стараюсь не дышать. – Его симпатичное лицо перекосила гримаса отвращения. – Мне еще повезло, что в одном коридоре мы оставались недолго.

– Он и на самом деле такой мерзкий тип? Я читала в одном интервью, что в тюрьме он обрел Иисуса. По его словам. – Сейчас, как и много лет назад, Фрейя нисколько не сомневалась, что набожность насильника и убийцы – не более чем притворство.

Бальдур поцокал языкам.

– Знаешь, он не единственный, кто играет в эту игру. Но он – один из немногих, кто в результате становится от этого еще омерзительнее. Худшего притворства я в жизни не видывал. У людей, когда они читают Библию, глаза бегают по строчкам. У него – нет. Держу пари, он просто сидит и мысленно разыгрывает свои больные фантазии с детьми. – Бальдур снова поморщился.