Это сравнительно невысокая — метров тридцать, не более — серая каменная груда, заросшая серым же, словно каракуль, лишайником. С трех сторон она облеплена лесом. Даже на хребте, где как будто и почвы нет, растут сосны. И только мощный открытый лоб выдвинут в реку. Он-то и наводил панический ужас на бурлаков.

Кстати, лоб Разбойника не тот, что некогда. (Про него тогда говорили: навешен на реку.) Водной из глав книги Немировича-Данченко, где рассказывается о чусовском сплаве, и в частности о Разбойнике, приведена такая подробность: «Как ни просило местное население снести его, официальная мундирная наука, ничего не делавшая без чудовищных смет и выгодных ассигновок, признавала это невозможным. Наконец в 1876 году простой купец Стахеев из Елабуги, на свой счет и своими рабочими, взял да и взорвал камень».

Это, однако, де предотвратило катастрофы, имевшей место 16 апреля следующего года. После того Разбойника пытались подорвать еше несколько раз. Так что не прежний это боец Разбойник!

Не прежний, но все же приближаешься к нему с весьма сложным чувством. Тут и вполне понятное любопытство, и некая странная робость, и что-то гнетуще-недоброе. точно не известняк это бездушный, а лютый зверь, к которому идешь сводить счеты…

Путь к вершине его хоть и крут, однако не труден: сначала — сквозь кусты, затем — по лесной чаще, устланной рыжей пружинистой хвоей, и, наконец, по каменной россыпи, где ноги разъезжаются, как на роликовых коньках, а вниз с шумом катятся камни и шишки.

Хребет Разбойника составлен из наклонно застывших глыб темно-серого известняка. Он узкий и по-вол-чьему хищный — хребет ощерившегося зверя. Это впечатление усиливается тем, что камень нагрет солнцем и теперь, на склоне дня, по-живому тепел. Зверюга притаился, зверюга жив!

Устроившись под сосной на самом краю обрыва, я долго сидел, отдавшись думам…

Наступил один из самых удивительных вечеров. Полыхал карминно-яркий уральский закат. Даль таежная начинала сливаться с далью небесной. Я не столько наблюдал за красками заката, сколько смотрел на реку, которая изгибалась огромным латинским S — от Разбойника к Молокову и Горчаку. У этих трех бойцов и нашла свою погибель большая часть «убитых» на Чусовой барок.

Бойцы здесь расставлены по-инквизиторски хитро: на поворотах и очень близко один от другого. Почти не оставалось времени на то, чтобы, миновав один губительный боец, выправиться перед другим. «Струя вертела шибко возле бойцов, завертывала — рассказывали сплавщики. — Чуть что, половину: завернет и ударит. Больно омутовитые бойцы, особенно Разбойник».

…И невольно видится мне: барк стесненно-бурлящем, стремительном потоке. Бурлаки изнемогают, наваливаясь на весла-бревна. Момент наивысшего напряжения. Либо пан, либо пропал. Горчак и Молоков не одолели этих голодных, полунищих людей. — Осталось пройти Разбойника. «Ошшо навались, голуби! — не то командует, не то просит сплавщик словами Савоськи Кожина — Постарайтесь, родимые! Ударь нос-от! Голубчик, поддоржи корму! Сильно-гораздо поддоржи!!!»

У меня мурашки бегут по телу от этого моляще командного голоса.

С высоты хорошо просматривается вся опасная излучина — от Молокова до Разбойника. Барка уже v Кликунчика, крохотная головка которого пугливо взирает поверх деревьев на то, что должно произойти внизу под ним.

Что-то и в самом деле плывет. Я очень доволен, что вернулся из тяжких грез к действительности: это не барка, а рыбачья лодчонка. И на ней два черных шпенька — фигурки людей. Еще несколько минут, и я улавливаю негромкие голоса.

Барок на Чусовой нет сейчас и в помине. Здесь плавают туристы, рыбаки, ездят по разным делам местные жители да в определенные сроки сплавляют лес. Но не надейтесь, что по этому случаю вам удастся полюбоваться движением плотов и кострами на них. Ничего подобного. Сплав молевой, то есть отдельными, несвязанными бревнами. И плывут эти стволы-бревна как им заблагорассудится — то поодиночке, то косяками.

А бойцы в наше время никому уже не опасны, как не опасна, скажем, кремлевская царь-пушка.