За спиной ангелоподобных тучек подкрались полчища туч дьявольски зловещих оттенков — от палевого до ультрамаринового.
По наивности мы все еще уповали на то, что дождь ненадолго, что это будет теплый дождь, поскольку день был знойный.
Наспех свалив все свои пожитки в лодку и накрыв их там плащами и накидками, мы остались в одних трусах.
Этого как будто кто-то и ждал. Буквально в ту же секунду, после нескольких пробных громовых раскатов, налетел резкий порывистый ветер и обрушился ливень. Он был холоднющий. Ледяные струи хлестали наотмашь, как бичи.
Зрелище развернулось величественное и, не стану храбриться, жутковатое. Дождь лупил не переставая. Исступленно громыхал гром — и сверху, и со всех четырех сторон, да так, что еле уши выдерживали. На вдоль и поперек исполосованном огнями небе вставали жгуче сверкающие столбы, метались изломанные, огнистые стрелы. Все извивалось, переплеталось, раскалывалось, чтоб тут же провалиться в разверзавшиеся бездны. Казалось, не одна гроза разыгралась над нами, а добрых пять. Молнии так гвоздили по бедным скалам, что содрогалась земля. (Недаром Историку вспомнились жаркие дни на Орловско-Курской дуге, а Лирику — бомбежки Ленинграда!)
Вдруг и у нас началась бомбежка: ударил крупный, как желуди, град. Вернее сказать так: то был поток воды, смешанный с градом. В пушечную канонаду грома, в гул низвергавшегося ливня вплелся окаянный перестук града.
Река была сплошь в оспинах и гарцующих брызгах.
И в «Утке», и в реке густо плавили матово-белые, грушевидной формы льдинки. Острый их конец быстро становился прозрачным, потому они казались белыми шариками.
Еще до града я набросил на плечи какую-то простынку. Она была мокрая и противно-холодная, но что поделаешь?
То кутаясь в нее, то прыгая и бегая, чтоб не окоченеть насмерть, так и страдал я до конца этого светопреставления.
А оно продолжалось — ни много, ни мало — три часа.
Три часа хлестал нас под громовые раскаты своими бичами ливень, четыре раза секло нас градом.
«Нужно быть на горе, чтоб иметь понятие о грозе», — заметил в свое время писатель Решетников, вспоминая, как их однажды под Кунгуром «припугнула гроза».
В самом начале грозы к нашему берегу пристала группа так называемых «организованных туристов (мы именовались «дикими»). Тоже застигнутые врасплох, на ходу, они, кое-как привязав лодки, бросились врассыпную. Одни устремились в лес, до которого было метров триста, другие пытались укрыться в кустах, а человек пятнадцать забилось в двухместную палатку, которая оказалась распяленной не на колышках, а на головах и протекала оттого как решето, но туристам в куче было и весело, и тепло.
«В дождливую погоду плюем мы на природу!» — орали они что было мочи, а от их палатки валил пар, как от кастрюли с кипятком, на зависть всем тем, кто дрожал индивидуально.
Когда ударил град — а сек он пребольно, — какой-то чудак в трусах сиганул в воду между лодками и накрыл голову зеленой эмалированной миской. Так он рассчитывал спастись от града и от ледяного душа, потому что вода в реке была теплая. Град озорно забарабанил по миске. Как тут было не вспомнить французского простофилю Грибуйля, который тоже, чтоб спастись от дождя, нырнул в воду!
Изобретательный турист просидел в воде недолго — до первой молнии. Его так тряхнуло в момент электрического разряда, что выскочил он на берег ни жив ни мертв и долго потом никак все не мог прийти в себя. (Замечу в скобках, что сей казус произошел с дипломированным инженером-электриком!)
Всласть набегавшись и притомившись, но нисколько не согревшись, я обреченно прилег под кустом, чтоб хоть ветра меньше. Оставалось потуже закутаться в спасительную простынку и — ждать. Положение было сквернее скверного. В тот день я понял, что в подобной ситуации даже мокрая тряпица может серьезно выручить. Компресс был хоть и холодный, но все же немного согревал. Зато с удовольствием, с вожделением думалось о сухой и теплой одежде, дожидавшейся нас на «Утке».
…Нет, достопочтенные «теоретики», приключения в дороге — это не только от неумелости, не только от скверной организованности. Нет и нет! Утверждая такое, вы отталкиваетесь больше от двойной бухгалтерии, чем от поэтической подоплеки происходящего. Не ближе ли к истине Ремарк, сказавший: «Все, что пережито и прошло, становится приключением»?
Приключение — это сама дорога.