Книги

Пятьсот часов тишины

22
18
20
22
24
26
28
30

Единственной, действительно реальной опасностью оказалось… комарье. Но эта неприятность нимало не экзотическая, поскольку комары кусаются даже на Ленинском проспекте в Москве. Широко разрекламированный «антикомарин» «Тайга», которым мы запаслись в дорогу, действовал примерно так же, как папиросный дым: пока дымишь — на нос комар не сядет. Так что в общем это было «средство ни от чего». Захватили мы, правда, и флакон диметила (точнее, диметилфталата, хотя, кажется, и в этом написании добрая половина мудреного химического термина утеряна). Диметил зарекомендовал себя неплохо, однако Лирик на первом же привале разбил флакон с драгоценной жидкостью. Пиджак стихотворца пропитался до такой степени, что гнус всю дорогу облетал его стороной, зато Историку и Физику доставалось вдвойне.

Я уже говорил, что главная прелесть Чусовой — это скалы, камни. Но камни же и главная здесь опасность. Только камни подводные, или тати по-местному.

Одни таши хорошо видны уже издалека: они как водяные зверьки, что выставили свои головы-гребешки навстречу лодке; вода над ними вихрится, а то и характерно — водопадно — шумит.

Чтоб увидеть другие, нужен определенный навык: эти таши спрятаны под водой, которую лишь слегка над ними морщинит.

Третьи и вовсе не видны. Даже наметанному глазу не так-то просто их распознать. Вот тут-то и таится главная опасность, особенно если место глубокое.

Некоторые «теоретики» туризма утверждают, что все так называемые приключения — от плохой организации, от неумелости, только от этого! (В том случае, добавляют они, если приключения — не просто охотничьи рассказы.) Там же, где все организовано надлежащим образом, там, дескать, никогда никаких приключений не может быть.

А ведь случается, что ташами усеяна вся река. И расставлены они столь дьявольским манером, что у вас ощущение, будто вы движетесь по минному полю. («Теоретиков» бы на наше место в эту минуту!) Спасаясь от одного таша, вы обязательно угодите если не на другой, так уж на десятый непременно. Да еще боком! Толчок, лодка зачерпнет — и вы не успев глазом моргнуть барахтаетесь в воде. Течение подхватило вас под локотки — и несет, и несет… Кого спасать: рюкзаки или слабо плавающих попутчиков? Все начинают почему-то с рюкзаков. Поэтому тот, кому дорога жизнь, должен продержаться на поверхности хотя бы до тех пор, пока не будут спасены рюкзаки. («Не удивляйся, друг мой, тому, что ты можешь умереть, удивляйся тому, что ты живешь!..» Хорошо сказал поэт!)

Бурливые переборы, где словно бы взрытая вода несется так стремительно, что лодка скачет как мяч, и где особенно много татей и отмелей, перемежаются широкими и спокойными плесами. На плесах нет ташей, но появляются топляки — наполовину затонувшие бревна. Один конец топляка врос в каменистое дно, другой приподнят, того гляди, протаранит. Для моторок, идущих вверх, это серьезная угроза.

Нам повезло: вода в то лето была выше межени. Поэтому многие мелководные участки стали вполне «судопроходными». И не так-то часто под днищем «Утки» хрустела речная галька, зато прибавилось ташей самых опасных. Не скажу, что мы наскакивали на них ежеминутно. Чего не было, того не было. А вот два-три раза в день — это считалось нормой.

Наша «Утка» благодаря своей грузности оказалась на редкость «ташеустойчивой». Только дважды дело принимало крутой оборот. Особенно в тот раз, когда лодку залило почти с бортами. «Утка» не пошла ко дну только потому, что села на тот самый таш, о который споткнулась, села, повернулась, как стрелка компаса, и каким-то уму непостижимым образом удержалась. Тут провиденье протянуло нам руку помощи в виде одиноко плывущего полуошкуренного бревна, за которое мы дружно уцепились и наперегонки принялись вычерпывать воду кто котелком, кто кепкой.

— Погибаем, — сказал Физик. — Кто бы нас на память сфотографировал?

Это случилось в препаршивом месте — на сплавном участке, у одного из первых заторов. Мне кажется, затор этот был редкостным по тому, как искусно-дико нагромоздило в нем, перемешало и переплело несметную тьму стволов всех размеров, пород и видов. Одни орясины торчали из груды других наподобие колючек гигантского дикобраза. Никак не верилось, что в этом отчаянном хаосе повинна смиренная Чусовая!..

Наши рюкзаки были надежно приторочены к скамейкам, все мы умели плавать, вода в тот день казалась удивительно приятной на ощупь, и все же мы отчаянно боролись, чтоб не купнуться.

В узкой горловине затора неслась желтая мутная вода.

Кое-как снявшись с таша, но все еще держась за слизкое спасительное бревно, мы подгребли к затору, где поспокойнее, и окончательно освободились там от воды. Затем рулевое весло взял Историк, поплевал на руки, оттолкнулся. Физик налег на весла, и отважная наша посудина понеслась в бурлящий, вспененный проход мимо торчащих, на манер пушечных стволов, бревен…

Постскриптум 2. «Лети, мое сердце, в ЛЭТИ!»

На Коуровской турбазе каждую отплывающую группу собирает старший инструктор Евгений Иванович и чуть ли не слезно умоляет: «Не пишите, дорогие товарищи, на скалах! Не губите нашей дикости! Не задавайте нам лишнюю работу: ведь осенью приходится специально ездить и стирать ваши художества».

Подобно тому как почти каждая лодка стремится плыть под собственным флагом, так редко кто упустит случай увековечить свой подвиг соответствующей надписью. Отрадно все-таки, что личный мотив сведен здесь до минимума: имена и фамилии встречаются сравнительно редко. Преобладают названия учебных заведений. фабрик, заводов, научных институтов, юродов.

Пишут углем, масляными красками, мелом, цветными камнями, всевозможными карандашами, чернилами и даже… губной помадой. Помню, одна такая надпись рдела на весь плес, будто обжигающий поцелуй: «ЭЛЛА ПОЙМИ ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!!!» Ах, что бы Элле приехать да прочитать эту надпись-крик, это душераздирающее признание на столь головокружительной высоте, а то пойдут дожди, налетят снежные бури и к весне ничего не останется, и никогда не узнает Элла! (Интересно, а чьей помадой намалевана эта афиша?)

Старший инструктор сформулировал свою мысль, пожалуй, слишком категорично. Надписи дикость не губят. но засоряют ее изрядно.

…Вот вы плывете. Такая тишь-глушь кругом, такая первозданная благодать! Сколько пожили вы на свете, сколько перевидали всякого, но ничего подобного еще не встречалось вам И ничто как будто не мешает вам ни думать, ни благорастворяться… Как тут-то вдруг и выплывают эти наскальные надписи. Вы замечаете их издалека, от самого поворота. Они движутся на вас, все увеличиваясь, как в кинофильме, порой до циклопических размеров. Мысли же ваши начинают дробиться. все больше напоминая киношные титры: «Эх, не ты первый, не ты последний», «Ничто под луной не ново, эх!», «Ладно, прочесть прочту, но в варварстве этом участвовать не буду!», «Это ничуть не лучше вырезания на живых деревьях сердец, пронзенных стрелой», «Безобразие! За подобные штучки надо наказывать!»