…Безмятежно чудесны погожие дни на Чусовой! Лодка плавится то быстрее, то медленнее. Мы то в густой тени, то на солнцепеке. Несколько перефразировав Экзюпери, можно сказать: солнце источает не жар полдневный, а доброту. Не хочется ни веслами работать, ни пальцем пошевелить. Начеку только рулевой, да и тот не столько рулит, сколько грезит.
Река отражает в себе и тайгу, и причудливого вида скалы, и вполне мирное, но вместе с тем какое-то всегдашне беспокойное уральское небо с растрепанными облаками. Проплывают берега, воздух не шелохнется. Одна панорама сменяет другую. Чувство такое, словно движешься по картинной галерее.
Под вечер от скал домовито тянет теплом, как от натопленных печей. С первыми вечерними тенями появляются прохладно-робкие волоконца тумана. Они еле различимы, они еще послушно чутки к каждому дуновению ветерка. Но не пройдет и часа, туман как бы осмелеет и легкой седенькой кисеей поплывет над водой и вместе с водой, словно ее попутчик. Вскоре вы заметите, что он все густеет, сереет и уже как-то неохотно следует за течением, будто отяжелел. Зацепившись за куст или за отрог скалы, он уже норовит там остановиться: толчется на месте, густые шевелящиеся космы его словно бы мнутся в нерешительности. Вода не видна, как не виден и противоположный берег. Только покрытые лесом скалы высятся будто над облаками. (Верх картины, так сказать, материальный, а низ совсем призрачный!) Клубы тумана, пахнущие холодным отработанным паром, начинают выкатываться из русла реки на берег. Вскоре туман пластами разляжется в низинных местах, а между деревьями, скалами, кустами повиснет, как клочья марли на бечеве.
Печальную ноту выводит где-то неподалеку на одиноком таше вода: шумит… шумит… А на холодном, уже по-осеннему черном небе все ярче разгораются еще совсем летние, легкомысленно-мигливые звезды.
Слегка познабливает от сырости, хочется поближе к костру, который призывно распахнул тебе навстречу свою трепетную, огнистую душу.
…А утром все повторяется в обратном порядке. Словно по волшебству исчезает рваная марля тумана, висевшая всю ночь на невидимой бечеве. Серые клубы шевелящейся, прогорклой сырости нехотя скатываются обратно в реку. Поспешно перестраивая на ходу свои призрачные ряды, туман устремляется прочь от встающего солнца. Но путь его недалек и недолог. Все теснее прижимается он к воде, тончает, ежится, становится все прозрачнее, будто истаивает. И он уже не серый, а слегка позлащенный, утренний. На реке теперь с каждой минутой все искристее и привольнее. Стелется по росистым травам горьковатый дымок. По-голубиному воркует в котелке похлебка. Скоро и в путь.
А утро сияет над тайгой победоносно и величаво. День будет снова редкостный!
Не все вечера и ночи здесь одинаково сыры. Но чем ближе подходил август, тем заметнее густели и туманы. Палатку приходилось разбивать на верхних береговых террасах — в удалении от воды.
…В пасмурные дни все здесь совсем иное. Тайга глядит нелюдимо: один увал мрачнее другого, лощины кажутся преддверием преисподнем. Река словно освинцована. Небо низкое и гнетет, как опустившийся потолок. Скалы суровые, неживые, потому что не веет от них теплом. Они стоят, угрюмо нахлобучив на невидящие глаза тысячепудовые лесистые шеломы. И на всем печать отрешенности, все как будто бы от тебя отвернулось — пейзаж, способный испортить настроение даже оптимисту!
Зато солнечный день после такого вот дня-печальника — как добрый подарок.
При всей суровости нрава Чусовая не прочь, однако, и пошутить. Самая восхитительная, но и самая злая ее шутка — это гроза.
Если вы пересидели грозу под крышей, можете считать, что грозы не было. Надо, чтобы была внезапность, чтобы с одной стороны — мощь стихни, а с другой — полная ваша беззащитность, беспомощность. Только при таком условии вы все, что должно, прочувствуете и все от грозы возьмете.
Несмотря на житейскую искушенность и предусмотрительность Историка, гроза нас застигла врасплох Произошло это в самых «маминских» местах, неподалеку от Усть-Утки и Висима — родины незабвенного певца Урала.
…За деревней Романова, немного не доезжая камня Афонины брови, мы облюбовали уютную лужайку. Напротив нее, на противоположном берегу, был симпатичный пляж, хотя и с крупным песком.
Было решено устроить привал.
Пока варился обед, мы купались, брились, устроили постирушку.
Берега в этих местах не очень крутые, скалы не очень высокие, зато густой и высокий лес, так что обзору был доступен сравнительно небольшой участок неба. Поэтому честный процесс накопления грозовых сил оказался для нас закулисной интригой. И мы попали как кур в ощип.
Лирик, правда, предупредил, что он-де вот только что видел бурундука, который, сидя на горушке, держался лапками за голову и жалостно при этом трумтрумкал. А это, как недавно слышал Лирик от чусовлян, верная примета: жди перемены погоды. Бурундучишка — слабый здоровьем зверек, от перемены атмосферного давления у него что-то творится в ушах, вот он за них и хватается со своими жалобными «трум-трум».
Но экипаж «Утки» кейфовал после трапезы. Даже самому Лирику лень было шевельнуться в угоду мудрой примете. Ведь ничто в природе не внушало особых подозрений. Ветреное небо? Так оно здесь почему-то всегда такое. Из ангелоподобного облачка побрызгал дождичек? Ну и что? Он ведь совсем невинненький, мимолетный.
Но тут-то и началось!