29 января 1837.

Сегодня Россия потеряла своего дорогого поэта, горячо любимого Пушкина, этот прекрасный талант, полный гениальности и силы! И какая печальная и горестная катастрофа заставила угаснуть этот прекрасный сияющий светоч, которому, казалось, было предназначено все сильнее и сильнее озарять все вокруг и у которого, как представлялось, впереди еще долгие годы!

Александр Пушкин, вопреки мнению всех своих друзей, пять лет назад женился на Натали Гончаровой, совсем юной, без состояния и восхитительно красивой. С очень поэтической внешностью, но заурядным умом и характером, она с самого начала заняла в свете место, подобающее такой бесспорной красавице. Многие несли к ее ногам дань своего поклонения, но она любила мужа и казалась счастливой в своей семейной жизни. Она развлекалась искренне и без кокетства, пока один француз по имени Дантес, офицер-кавалергард, усыновленный Геккереном, голландским министром, не начал за ней ухаживать; он был влюблен в нее в течение года, как это позволительно всякому молодому человеку, живо восхищаясь ею, но ведя себя тактично и не посещая их дом; однако беспрестанно виделся с ней в свете, и вскоре в тесном дружеском кругу стал более открыто проявлять свою любовь. Одна из сестер мадам Пушкиной имела несчастье страстно увлечься им, и, быть может, безрассудство сердца заставило ее забыть о том, какие последствия это может иметь для ее сестры; сия молодая особа постоянно искала повода для встреч с Дантесом. Наконец, все мы видели, как приближается и нарастает эта зловещая буря! Тщеславие ли мадам Пушкиной было польщено и возбуждено или же Дантес действительно взволновал и смутил ее сердце, но так случилось, что она совершенно была не в силах ни отвечать на проявления этой необузданной любви, ни пресекать их. Вскоре Дантес, забывая всякую деликатность благоразумного человека, нарушая светские приличия, стал выказывать ей на глазах всего общества знаки восхищения, совершенно недопустимые по отношению к замужней женщине.

При этом казалось, что она страдает и трепещет под его взглядами, но она явно потеряла всякую способность обуздать этого мужчину, а он был исполнен решительности довести ее до крайности. Пушкин совершал тогда большую ошибку, предоставляя своей молодой и слишком красивой жене выезжать в свет без него. Его доверие к ней было безграничным, тем более что она давала ему во всем отчет и пересказывала слова Дантеса — большая, ужасная неосторожность! Семейное счастье уже начало рушиться, когда чья-то гнусная рука направила супругу анонимные письма, оскорбительные и ужасные, в которых ему сообщались все злосчастные слухи, а имена его жены и Дантеса были соединены с самой ядовитой, самой жестокой иронией! Пушкин, уязвленный до глубины сердца, понял, что как бы он ни был уверен и убежден в невинности своей жены, она остается виновной в глазах общества, особенно того общества, которому его имя дорого и драгоценно. Большой свет видел и мог считать, что поведение самого Дантеса являлось верным доказательством невиновности мадам Пушкиной, но десяток других петербургских кругов, более значительных в его глазах, потому что там были его друзья, его сотрудники и, наконец, его читатели, считали ее виновной и забросали ее каменьями.

Он написал Дантесу, требуя объяснения его оскорбительного поведения. Суть ответа, который он получил, состояла в том, что он, так же как и остальные, заблуждается и что все благорасположение Дантеса адресовано только мадемуазель Гончаровой, свояченице Пушкина! Сам Геккерен приехал просить ее руки для своего приемного сына. Молодая особа сразу же приняла это предложение, и Пушкину нечего было более сказать, но он решительно заявил, что никогда не будет принимать у себя в доме мужа своей свояченицы. Общество с удивлением и недоверием восприняло это неожиданное сватовство. Сразу же стали заключаться пари, что брак не состоится и что это не более как уловка. Однако Пушкин казался очень довольным и удовлетворенным. Он всюду вывозил свою жену — на балы, в театр, ко Двору, и теперь бедная жена находилась в весьма щекотливом положении: не смея заговорить со своим будущим зятем, не смея поднять на него глаза, наблюдаемая всем обществом, она постоянно трепетала; не желая верить, что Дантес предпочел ей сестру, и по наивности или, вернее, удивительной простоте, она спорила с мужем о возможности подобной перемены в сердце того, чьей любовью она дорожила, быть может, только из тщеславия.

Пушкин не пожелал ни присутствовать на свадьбе свояченицы, ни видеть молодоженов после нее, но общие друзья, крайне неблагоразумные, надеясь привести их к примирению или, по крайней мере, к сближению, почти ежедневно сводили их вместе. Вскоре Дантес, хотя и женатый, возобновил прежние замашки, прежние преследования. Наконец, на одном балу он так скомпрометировал мадам Пушкину своими взглядами и двусмысленными речами, что все ужаснулись, и тогда Пушкин принял окончательное решение. Чаша переполнилась, теперь уже не было никакой возможности предотвратить несчастье! На следующий день он написал Геккерену-отцу, обвиняя его в сообщничестве, и в весьма оскорбительных выражениях вызвал его на дуэль. Ответил ему Дантес, приняв на себя вызов за своего приемного отца. Именно этого и хотел Пушкин; в несколько часов все было улажено между ними. Д’Аршиак из французского посольства стал секундантом Дантеса, а секундантом Пушкина — его старый товарищ-соученик, по имени Данзас. Все четверо отправились на Острова, и там, среди глубокого снега, в пять часов пополудни, состоялась их ужасная дуэль.

Дантес выстрелил первым, Пушкин, смертельно раненый и поваленный (пулей), нашел силы прицеливаться в течение нескольких секунд и выстрелить. Он ранил Дантеса в руку, увидел, как тот зашатался, и спросил: «Он убит?» — «Нет», — ответили ему. «Ну, ничего, возобновим!». Его перевезли домой, куда он прибыл, чувствуя себя еще достаточно крепким. Попросил жену, которая подошла к двери, оставить его ненадолго одного. Послали за докторами. Когда они осмотрели рану, он захотел узнать, смертельна ли она. Ему ответили, что надежда выжить очень невелика. Тогда он поручил отправиться за его близкими друзьями — Жуковским, Вяземским, Тургеневым и некоторыми другими. Он написал Императору, поверяя ему жену и детей. После позволил войти своей глубоко несчастной жене, которая не хотела ни поверить в свое несчастье, ни осознать его. Он повторял ей, и каждый раз все с большей нежностью, что считает ее чистой и невинной, что должен был отомстить за свою поруганную честь, но что он никогда не сомневался ни в ее любви, ни в ее добродетели. Когда пришел священник, он исповедался и причастился.