Чуждый язык распространяется не саблею и пожарами, но собственным обилием и превосходством.
Положим, что русская поэзия достигла уже высокой степени образованности: просвещение века требует пищи для размышления, умы не могут довольствоваться одними играми гармонии и воображения, но ученость, политика и философия еще по-русски не изъяснялись; метафизического языка у нас вовсе не существует. Проза наша так еще мало обработана, что даже в простой переписке мы принуждены
Пушкин не стесняется буквально повторить, что он писал несколько ранее — о необходимости создания
Пушкин очень точно замечает о традиции, которая легка в основание развития русского языка: он прямо говорит о древнегреческом языке. Это глубочайшее замечание в свое время было очень глубоко прочувствовано и подхвачено Осипом Мандельштамом. Во второй части книги этой теме посвящена отдельная глава «Пушкин и Мандельштам: борьба за русское слово».
Даже если знать, что данная идея о создании всего массива русского языка на базе древнегреческого была распространена в России в начале XIX века, и было понимание, что главным
Любопытно заметить, что пушкинское восклицание о «неоспоримом превосходстве славяно-русского (как Пушкин точен и в этой детали —
Отметим при этом, что Пушкин живо ощущал глубинную народность творчества И. А. Крылова и всячески подерживал автора знаменитых русских басен. При этом ему случалось вступать в достаточно резкую полемику с рядом своих задушевных друзей, — кн. П. А. Вяземским, к примеру, — которые видели в текстах Крылова неразработанность
В лучшее время жизни сердце, еще не охлажденное опытом, доступно для прекрасного. Оно легковерно и нежно. Мало-помалу вечные противуречия существенности рождают в нем сомнения, чувство мучительное, но непродолжительное. Оно исчезает, уничтожив навсегда лучшие надежды и поэтические предрассудки души. Недаром великий Гете называет вечного врага человечества
Замечательный пример пушкинского автокомментария, который был в той или иной степени присущ его творческому методу на протяжении всего пути. Это и его заметки о смысле «Бориса Годунова» и рассуждения о художественной форме этой трагедии, это, в конце концов, те самые знаменитые отступления в «Евгении Онегине», где по ходу повествования автор пускается в объяснения по поводу или собственного словаря, или дружбы с Онегиным, или о русском балете, или же о «женских ножках»… Пушкинская свобода обращения с литературным материалом носит, как мы говорим в другом месте данной книги, абсолютно
С некоторых пор вошло у нас в обыкновение говорить о народности, требовать народности, жаловаться на отсутствие народности в произведениях литературы, но никто не думал определить, что разумеет он под словом народность…
Народность в писателе есть достоинство, которое вполне может быть оценено одними соотечественниками — для других оно или не существует, или даже может оказаться пороком…
Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии. Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу.
Нет; решительно нет:
Историю русскую должно будет преподавать по Карамзину. «История государства Российского» есть не только произведение великого писателя, но и подвиг честного человека. Россия слишком мало известна русским; сверх ее истории, ее статистика, ее законодательство требуют особенных кафедр. Изучение России должно будет преимущественно занять в окончательные годы умы молодых дворян, готовящихся служить отечеству верою и правдою…