Стали, где только возможно, наводить справки о зарезанном Шахворостове. Все розыски в этом направлении дали только следующие сведения: отставной унтер-офицер Шахворостов, холостой, жил один. На постоянном месте последнее время не служил, но занимался разными делами. Среди этих дел были частью подряды, частью комиссионерство. Слыл человеком порядочным, жизнь вел аккуратную, трезвую и степенную.

- Кто чаще бывал у покойного? – допытывал я у квартирной хозяйки.

- А мало ли кто к нему ходил, милок? - отвечала она. - Покойничек, царство ему небесное, был человек замкнутый, скрытный. Ни о чем лишнем разговаривать не любил. Я никого из его знакомых и не знаю - то...

Как мы ни бились, дальнейшее следствие не подвигалось ни на шаг. Я испробовал все способы: отдал предписания агентам перебывать во всех «веселых домах», во всех трактирах, словом, везде, куда любят отправляться убийцы прокучивать трофеи своих преступных побед, внимательно ко всему прислушиваться и приглядываться; распорядился о тщательном розыске всех, кто мог бы оказаться так или иначе знающим убитого.

Тяжелые дни проходили за днями, не принося с собой буквально ничего нового и важного для расследования кровавых убийств. Головорезы словно в воду канули. Никакие меры не приводили к их розыску. Ни малейших следов, ровно, как и в остальных девяти случаях.

Признавшись в своём бессилии, я доложил о ходе дела Купцову. Тот же, крепко всё обдумав, предложил следующий ход: столичное население будет широко оповещено, что все желающие могут в течение целого дня являться в покойницкую Самойловской больницы для опознания трупов.

- Как же это поможет делу, Фёдор Михайлович? – задал я резонный вопрос.

- Узнаете, голубчик, узнаете, – загадочно отвечал статский советник.

***

Мы приехали туда с Купцовым утром, через день. Мрачной, унылой громадой высится Самойловская больница. Прохожие с каким-то страхом и тоской поглядывают на неё, истово крестятся перед больничным образом. Простолюдины всегда недолюбливали больниц. Да и известная часть общества относится не с большой симпатией к сим почтенным учреждениям.

Но среди всех больниц Самойловская пользовалась особо печальной популярностью. Говорили про постоянное переполнение ее; про грубость низшего служебного персонала; про то, что там к больным относятся, как к колодам. Хотя кое в чем эти слухи были преувеличены, но, в общем, здесь была большая доля истины.

Душно в больничных коридорах. Тяжелый запах, особый, специфический больничный запах, состоящей из смеси йодоформа, карболки и всевозможных лекарств, залезает в рот, щекочет гортань.

Палаты, эти печальные комнаты, где плачет, стонет, охает, кричит людское физическое страдание, кажутся особенно страшными. С ужасом прислушиваются к этим словам соседи или соседки по койкам.

То обстоятельство, что тут вот, около них, рядом, страшная костлявая смерть веет своим крылом, наполняет их душу леденящим трепетом.

Они, ведь, тоже больные и кандидаты в Царствие Небесное. Скоро смерть подойдет и к их изголовью и заглянет в их истомленные глаза своими загадочными черными впадинами. И когда ужас, предсмертная тоска властно охватят все их существо, им также грубо и невозмутимо крикнут: «Умирай скорей, но не кричи! Чего кричишь?». В полутьме, окутывающей палату, слышен хрип, ужасный предсмертный хрип. Он, то усиливается, то замирает, переходя в бульканье... Сиделка уже дежурит. Вот забились ноги под одеялом, вот, судорожно хватая воздух, протянулись руки... вот последний вздох - и все стихает. Через несколько секунд раздаются грубые, грузные шаги по коридору. Все ближе, ближе к палате. Показываются сторожа, отвратительные типы больничных сторожей: угрюмые, озлобленные, пьяницы из пьяниц. Они что-то несут. Это носилки для переноски мертвецов.

Мрачное шествие направляется лабиринтом больничных коридоров, ходов и переходов во двор. Этот двор огромной больницы наполнен строениями: тут и отдельные бараки, и службы, и ... мертвецкая. Вот оно, это последнее убежище больничных «гостей».

По прибытию сюда Купцов тут же распорядился, чтобы у входа в мертвецкую были поставлены сторожа, которые впускали бы посетителей не более одного человека сразу.

Когда мы первый раз вошли в эту обитель смерти, я невольно вздрогнул, и чувство неприятного холода пронизало все мое существо. Тяжелый, отвратительный запах мертвечины, вернее, смрадное зловоние разлагающихся тел ударяло в лицо. Казалось, этот страшный запах залезает всюду: и в рот, и в нос, и в уши, и в глаза.

- Бр-р! - с отвращением вырвалось у статского советника - Не особенно приятное помещение. И если принять еще во внимание, что нам придется пробыть здесь несколько часов, а то и весь день.

- Как? - в ужасе вымолвил я, - Здесь? В этом аду? Но для чего, Ваше высокородие? Что мы будем тут делать?