С самого начала Васин без колебаний принял плату за свою службу, хотя сперва суммы были и незначительны. Каким бы ни было мое задание, он его никогда не подвергал сомнению. У меня сложилось впечатление, что ему нравилось водить за нос окружающих, и он находил в этой игре большое удовольствие. Агентом влияния он был превосходным и активно помогал мне распускать всякие сенсационные, но в то же время вполне правдоподобные слухи, полезные Москве.

Ценность его услуг была признана моим начальством. Если бы я не попросил убежища в США, уверен, что Советы до сих пор активнейшим образом использовали бы Васина — и не только для сбора информации, но и в операциях „влияния”, введения в заблуждение и распространения дезинформации.

Я был офицером разведки, чья работа состояла в том, чтобы изыскивать подходящих людей и вербовать их для агентурной работы на другую страну. Меня часто спрашивают. велик ли риск такой работы. И да и нет. Я не шатался по Токио с огнестрельным оружием и со всякими хитроумными штуками из арсенала Джеймса Бонда. Конечно меня обучили тому, как пользоваться оружием, но подлинным моим оружием были осторожность и здравый смысл. Главная цель состояла в том, чтобы действовать и не быть пойманным.

Следующая аналогия может объяснить специфику моей работы. Когда я кого-то склонял к сотрудничеству с КГБ, я был охотником, но, когда я преуспевал в этом и завербованный начинал работать против своей страны, я сам превращался в объект для охоты. Японская контрразведка, может быть, и слаба, но она все же существует. Встречаясь с кем-либо из своих агентов, я всегда имел наготове какое-то правдоподобное объяснение этим встречам. Если он журналист (как это было зачастую), то на случай интереса к нам японских властей, у меня была готова легенда: он, мол, пытался выудить у меня какую-нибудь информацию о СССР или что он брал у меня интервью. По так или иначе, как только я завлекал в свои сети кого-нибудь, возникала опасность самому оказаться в сетях. Да, опасность часто подстерегала меня, но редко это была опасность, угрожающая моей жизни.

С другой стороны, кое-какие из эпизодов моего шпионского прошлого представляются мне сегодня в комическом свете. Впрочем, тогда они виделись совершенно иначе. Я помню случай, когда мне надо было встретиться с одним их моих агентов. Я вышел из дому ранним утром и, как обычно, несколько часов петлял на машине по узким улочкам, чтобы убедиться, что никто не висит у меня на хвосте. Потом, запарковав машину в неприметном месте, я взял такси, доехал до большой площади и смешался с толпой озабоченно спешащих по своим делам японцев. Оттуда на метро я добрался до места встречи. Все было в порядке, и я был уверен, что за мной не следят. Как вдруг я обратил внимание, что несколько пассажиров как-то странно посматривают на меня. Это было крайне необычно: японцы не любопытны, и иностранец в Токио — вовсе не редкость.

Инстинктивно я проверил все пуговицы и молнии на своей одежде — все было в порядке. И все же что-то было не так. Наконец я взглянул на свои ботинки и — словно на меня вылили ушат ледяной воды: из-под брюк у меня свисал кусок проволоки сантиметров двадцать пять длиной. Ничего удивительного, что пассажиры таращились на меня? Я, вероятно, представлял из себя забавное зрелище, но самому-то мне было не до смеха. Перед отправкой на встречу, ответственный за техническое оснащение офицер дал мне некий прибор под названием „ятаган". Это маленькая черная коробка, по виду — телефонный бипер, но на самом деле она служила другим целям. Если резидентура КГБ, подслушивая переговоры японской службы наружного наблюдения, обнаруживает, что один из ее офицеров в опасности, она — с крыши советского посольства — посылает ему радиосигнал, и „ятаган"’, спрятанный в одежде оперработника, начинает вибрировать. Это означает приказ тут же прервать встречу. Антенна „ятагана" пряталась в брюках, пристегнутая английской булавкой. Видно, я потерял эту булавку, и антенна соскользнула по ноге вниз, ее вид и шокировал пассажиров метро. Я вышел из поезда на ближайшей станции и какое-то время провел в туалете, приспосабливая „ятаган’" на надлежащее ему место.

Но далеко не всегда приключения мои были так забавны. Однажды опасность нависла надо мной со всей серьезностью. Это случилось одним зимним вечером 1978 года, когда я готовился к встрече с агентом по кличке Эдо. Администратор одной из влиятельных газет, Эдо был агентом нашей резидентуры еще до моего появления в Японии. А потом он поступил в мое ведение. Я с самого начала не питал к нему доверия. Что ни встреча, он сообщал, что как раз накануне обедал в ресторане с тем или иным важным лицом — генеральным секретарем Либерально-демократической партии, с министром иностранных дел или с каким-нибудь другим членом кабинета — и вручал мне для оплаты счет за обед — от 90 до 150 тысяч иен. Когда я просил его написать мне рапорт об очередной такой встрече, он представлял мне клочок бумаги с несколькими словами, не имеющими никакого отношения к его предполагаемым беседам с важным лицом. А потом начинал нудно торговаться насчет того, какие из его расходов должны быть покрыты мною и сколько ему надлежит получать за столь тяжкие труды. Мне этот шут все более надоедал, тем более, что он никогда не поставлял хоть сколько-нибудь ценной информации. Так что от встречи с ним в тот вечер я не ожидал ничего стоящего.

Я вышел из дому около шести часов вечера, доехал на машине до станции Иойоги, оставил машину в переулке, доехал поездом до Синдзюку, а там — на метро до Икэбукуро. Выйдя из поезда метро, я сперва направился в туалет. Когда я там мыл руки, мной овладело знакомое чувство, что кто-то наблюдает за мной. Поскольку я знал, что до этого момента за мной слежки не было, это значило, что она началась именно тут. А, следовательно, филеры заранее знали о моей встрече.

Я вышел на улицу и увидел поджидавшего меня на углу Эдо. Меня все не оставляло чувство, что за мной следят, а потому я направился в противоположную от Эдо сторону, прибегая к различным ухищрениям, чтобы выявить филеров. Где-то минут через пятнадцать я понял, что молодой человек, идущий передо мной и все время вроде бы не знающий, в какую сторону ему направиться, на самом деле выполняет труднейшую часть работы группы наружного наблюдения: не следовать за объектом слежки, а идти перед ним. Чтобы убедиться, что он идет в верном направлении, ему приходилось то и дело застревать в дверях магазинов, чтобы посмотреть, куда я направляюсь. Еще минут через десять я убедился, что за мной следуют еще три или четыре филера. Хотя я и не доверял Эдо, нельзя было, чтобы они засекли его. Если это он навел на меня полицию, он, несомненно, еще раз попытается заманить меня в ловушку, а если это не из-за него, я обязан был позаботиться о его безопасности.

Из телефонной будки я позвонил жене, прежде убедившись, что мои филеры слышат меня.

— Куда ты к черту запропастилась? — закричал я. — Ты что, забыла, что мы договорились встретиться здесь и пообедать вместе?

— Боже мой, Стас, ты в опасности?

— Нет, конечно, я не буду ждать. Тебе, чтобы добраться сюда, понадобится часа полтора, а ты, я уверен, еще и не одета. — Выждав, словно бы слушая, что мне говорит жена в ответ, я добавил: — Нет, ты уж поужинай тогда без меня. А я найду тут чего-нибудь перекусить.

— Тебе нужна помощь? — в тревоге спросила она.

— Да нет. Хотя я расстроен, конечно. Ну, да ладно, сходим в ресторан в другой раз.

Повесив трубку, я направился в ближайший ресторан, заказал ужин и сел за столик у окна, чтобы видеть улицу. На той стороне, возле остановки автобуса, я заметил подозрительного человека. Вот появился автобус, несколько человек вошли в него, и он отъехал. Тот человек остался на остановке. Подошел другой автобус — он и его пропустил. Значит, это был еще один член группы наружного наблюдения. Я был блокирован буквально со всех сторон. Все, что я мог сделать, это вести себя естественно, завершить свой ужин и отправиться домой.

В рапорте об этом инциденте я высказал убеждение, что Эдо — двойной агент, и дальнейшие контакты с ним опасны для меня. Отметив, что он вообще, по моему мнению, ненадежен, я в то же время указал, что, в лучшем случае, он может снизить эффективность моей работы, а в худшем — „сжечь” мое журналистское прикрытие. Я предложил, дабы убедиться в обоснованности моих подозрений, подвергнуть его проверке или вообще отказаться от его услуг.

Я еще дважды встречался с ним и наконец полностью убедился в том, что он двойной агент. Он стал слишком алчным, слишком одержимым желанием разбогатеть. С одобрения резидентуры я, в конце концов, дал ему знать, что мы в его услугах более не нуждаемся.

С чувством подлинного удовлетворения пришел я на очередную встречу с ним, которая, я знал, была последней. Когда он обнаружил, что в этот раз я не намерен вручать ему обычный желтый конверт с деньгами, лицо его стало пунцовым. Я было подумал, что с ним удар.

— Ты — сволочь? — закричал он. — Ты должен заплатить мне, или я устрою скандал?