— А с твоим именем как быть?

Исайя нахмурился.

— Мое имя… — прошептал он. — Да как ты вообще…

Самуэль отер лоб обеими руками и, не зная, что делать с ними дальше, сжал кулаки. А затем пристально посмотрел на Исайю.

— Видал хоть раз, чтоб Большой Хозия против кого ополчался?

Исайя приоткрыл рот, но никакого ответа не вылетело.

— Я сызмальства его знаю. Сам видел, как он на меня налетел. И за что? — прорычал Самуэль.

— Верно, но…

— А ты что сделал? Нет бы подсобить, так стоял столбом.

— Дак это ж я тебя с него стащил!

— Вот именно, а надо было со мной на пару его отдубасить.

Снести такой упрек было нелегко. Исайя аж пригнулся, уперся руками в колени, чтоб не рухнуть на землю, и, не поднимая глаз, выдохнул.

— Угу. — Самуэль окинул его взглядом.

А все же Исайя не дал себе рухнуть под навьюченной на него ношей. Он выпрямился, шагнул к Самуэлю, заглянул тому в глаза и отвернулся, чтобы привести мысли в порядок. Самуэль же не собирался отступать и лишь сердито хрустел костяшками пальцев.

— Твоя правда. Прости, — признал Исайя и снова посмотрел на щурившегося Самуэля. — Надо было. Да только не хотелось, чтобы Амос решил, будто он теперь нами управлять может. И чтоб люди поверили, будто мы те, кем он нас кличет.

Самуэль облизнул пересохшие губы — сначала нижнюю, потом верхнюю — и ощутил вкус соли на языке. Снова — неуверенно и нетвердо — взявшись за рукоять вил, он произнес:

— Народ Амоса слушает. Сдается, и нам не мешало бы.

— Нет, — выпалил Исайя. — Может, я, как и ты, зелен еще. Но кое-чему выучиться успел уже, и одно знаю твердо: коль есть у человека кнут, однажды он пустит его в дело. И тогда всем, у кого кнута нет, несладко придется.

Самуэль выдернул из земли вилы.

— Дак у Амоса-то кнута нет! — возразил он и снова принялся яростно сгребать сено.