В хижине Сары всегда пахло так же, как и на улице. Она рассовывала по углам одуванчики и ими же набивала тюфяк. Изящное мало заботило эту крепкую здоровую женщину, цвету кожи которой позавидовали бы сумерки, исключение она делала только для одуванчиков и венка из детских вздохов[3] на голове. Говорила, что делает это, чтобы не чувствовать себя в кабале. Закроешь глаза и воображаешь, что идешь себе куда глаза глядят, свободная, как весенний луг, и на тысячу миль в округе нет ни одного тубаба.

Пуа проскользнула под лоскут грязной ткани, висевший в дверном проеме ее хижины.

— Можешь мне косички вкруг головы заплести? — попросила она. — Чтоб волосы шею не щекотали. Да чтоб в поле было прохладнее.

— И тебе привет, — прищелкнув языком, отозвалась Сара.

Пуа улыбнулась, и Сара осмотрела ее голову.

— Эх, девка, покрывалась бы ты платком, как все, не пришлось бы сейчас меня просить.

— Да недосуг мне, лапушка. К тому же так еще жарче.

Сара покачала головой.

— Вот почему у тебя косички никогда не держатся, дикая ты головушка.

Пуа схватилась руками за голову и, покачивая бедрами, на цыпочках прошлась по хижине.

— Кого это ты представляешь?

— Мисси Рут. Нешто не видно, до чего я вся из себя тонкая и изящная?

Пуа захлопала ресницами. Сара закатила глаза, но не смогла удержаться от смеха.

— Ох, дурковатая ты девка. — Вытащив из-под стола табурет, она опустилась на него. — Неужто сама ею быть хочешь?

— Не-е, мэм! — Пуа опустилась на пятки.

— Тогда полно дурачиться. — Сара потерла виски. — Иди-ка сядь и дай мне заняться твоей головой.

Пуа уселась на пол меж ее ног, подтянула колени к груди и тщательно подоткнула подол платья под ступни. Сара стала расплетать косички у нее на затылке.