Он обошел вокруг дома три раза. Он ничего не заметил, и ни в какой точке не кольнуло воображение. Тогда он продолжил осмотр, расширив обзор на двадцать-тридцать сантиметров от рваных краев отмостки. Ровная трава, пара тонких полусгнивших досок, неубранная горка ветоши, им же собранной, четыре ступеньки крыльца, опять ровная трава… — все!

Он прошелся по всему участку, внимательно осмотрев каждый клочок земли. Он не нашел след, примету, признак, которые искал. Он не смог представить себе, где это могло быть. Весьма вероятно, что ничего и не было.

Он заставил себя уйти в дом, сел в любимое кресло в кабинете у окна и вдруг вспомнил давний-давний разговор, нет — не разговор даже, обмен репликами между двумя водителями в ГАИ. Это было в молодости, когда служил еще в милиции. Он, помнится, заглянул туда получить какую-то бумагу на их отдельский патрульный «жигуленок». Один мужик, пожилой, спросил у молодого парня, стоявшего рядом с ним в очереди к окошку:

— Страховать-то свою будешь?

— Да на хрен! — отмахнулся парень. — Я вожу аккуратно, не гоняю как некоторые. А потом, если все нормально будет, если жив-здоров, — обидно же думать, что бабки на ветер выкинул.

— Эх, паря, прости за грубость, конечно, но дурень ты, я смотрю.

— Это почему?

— А ты соображаешь, для чего страхуются люди?

— Ну, как… — чтобы деньги вернуть, если что. Или если на смерть — семье достанется.

— Нет, браток! Умные люди страхуются, чтобы радоваться. Чтобы получить удовольствие в конце срока, когда убедился, что жив и в порядке.

— Не понял!

— Не стукнулся — по очередям не толкаться, права не качать. Радость? Радость. Год проездил, жив-здоров. Счастье? Удача? Конечно. Чего еще важнее человеку в жизни? Умные страхуются, чтобы променять деньги на жизнь и здоровье, счастье и удачу. А дураки вот как ты рассуждают.

Судья Дымков вспомнил этот диалог, который, в сущности, и не забывал. Но сейчас к случаю пришлось.

Как-то вдруг полегчало. Вдруг поверилось, что все обойдется. Он глубоко вздохнул, улыбнулся бедному осеннему солнышку в окошке и открыл папку с материалами очередного дела, исход которого был ему уже абсолютно безразличен.

Он дал себе и всей ораве, задействованной в поиске, четыре дня. Тотально ходить по адресам, указанным в регистрации, было опасно: спугнешь на раз. Как сообщил «заряженный» баксами подполковник городской ГИБДД, четыре десятка подозрительных машин было остановлено и досмотрено по ориентировке на модель плюс цвет. Ничего вразумительного. Лишь один прижатый к обочине автолюбитель заслуживал внимания… как курьез. Белая, сто раз крашенная «копейка». Мужик не вышел, сунул права в окошко. Инспектор прикинул: рост (башка в потолок), внешние данные в целом совпадали с искомым гражданином. Даже на голове — уже не по сезону — красовалась темно-синяя бейсболка, правда не «NIKE», а бренд магазина «Седьмой континент», и глаза имелись светло-голубые, и волосы черные вьющиеся. Шрама и пятна не было, но на эти особые приметы велено было внимания не обращать, поскольку в новой вводной значилось, что вероятно — грим, парик, подделка. Инспектор внутренне затрепетал, придрался к документам, попросил выйти и проехать в отделение. Парень, чертыхаясь, стал вылезать, и тут инспектор сильно огорчился. Две подушки под задницей, «поддомкраченное» и сдвинутое до упора вперед водительское кресло… С него соскочил мужичонка росточком так «метр с кепкой», точнее — с бейсболкой. Судя по имевшимся приметам, «киллер» укоротил себя сантиметров на двадцать пять. Инспектор извинился. Потом рассказал коллеге. Посмеялись. Пошло по цепочке, дошло до Пилюжного. Тому было не до смеха.

Когда вошли в его съемную квартиру в Тишарах, Ася была совсем пьяненькая. Он еще в пути, в машине, предотвратил ее попытки расплатиться честно и незамедлительно. Он пытался говорить, шутить с ней. Но девочка ослабела и отвечала бессвязно или молчала вовсе.

Кадык оттащил ее, обессилевшую и опьяневшую до крайности, в ванну и вымыл, испытывая непривычно смешанное желание: овладеть маленьким, но не хрупким, ладно скроенным плотным телом девушки, украшенным заметной упругой грудью и безупречным изгибом узкой талии, — или же просто позаботиться о ней, помыть, массируя и приводя в чувство, закутать в одеяло и уложить спать, погладив перед сном по головке.

Он перенес ее на диван и уложил.

— Ну что, давай, возьми меня, — пробормотала она сквозь побеждающую дрему, протянув к нему приглашающие, тонкие руки.

Он вернул руки на одеяло, внимательно осмотрел ее лицо, не такое и юное, не такое и девичье, как показалось с первого раза. По-детски милое, трогательно-кукольное, немного мальчишеское и в то же время с очень взрослыми глазами, в глубине которых то ли страдание застыло, то ли смерзшаяся тоска, то ли пьяное безразличие ко всему на свете.