— Допустим. Где гарантии, что эти твои… без юмора… не сдадут меня или не грохнут? Где гарантии, что эти лохи жадные, братишки-мудачишки, не расколются перед следователем по полной программе?

Федор Пилюжный едва сдержался, чтобы не выдать своей радости: попал, нащупал, видел он что-то, кого-то видел! «Ай да Федька, ай да сукин сын!» — так, что ль, Пушкин про себя говорил после каждого своего гениального стихотворения?

— Твоя гарантия, — ответил он, сгребая в кучу фото домушников и пряча в карман, — это я. Твой друг детства Сашка. А мне гарантировали те самые люди, которые шуток не понимают, но слово свое держат. Не боись, выкладывай, что помнишь, до малейших деталей.

И он выложил. Про высокого, незнакомого, лет тридцати пяти, который примерно в четверть восьмого вышел с инструментальной сумкой на плече. Еще оглянулся пару раз как бы незаметно. Не слесарь, не электрик, на приглашенного мастера тоже не похож. Да и какие приглашенные в семь утра?! На голове шапочка — бейсболка, белая. (Пилюжный достал заранее припасенный фоторобот: под ним, в описании — темно-синяя). Волосы вроде светлые (в описании — черные вьющиеся). Никаких особых примет не заметил. Ни усов, ни бороды, ни шрамов, ни родинок. («Все вопреки фотороботу, там усы, пятно на левой щеке, шрам тридцать миллиметров — ну дела!») Черты лица не опишу — обыкновенные, ничего уродливого. Прошел быстрым шагом в арку, что ведет в соседний двор. Сел в «жигуль», 2101, «копейка». Я еще удивился: надо же, бегают у кого-то до сих пор и выглядят почти как новенькие.

Пилюжный замер. «Ну голуба, номер! Давай номер — озолочу!»

Панин замолчал.

— Все? А номер машины?

— Так, может, и адрес, имя-отчество, биографию, где сейчас ночует, с кем? — ернически прошипел Панин, выпивая уже четвертую стопку и чувствуя злобу и досаду на весь мир, и особенно на этих козлов, которым говорил же, говорил: «Съеб…сь отсюда на время, ложитесь на дно, я кликну…»

«Зря я губу раскатал!» — досадливо подумал Федор Пилюжный, тоже опрокидывая стопочку, но решил давануть еще раз до упора.

— Жаль, Костик, жаль! Твой рассказ ни хера нам не дает. Высоких без усов и бород большинство населения, а «копеек» белых еще целые стада бегают, их фильтровать до Нового года. Не помог ты нам, Костик! А еще друг детства называется. Ладно, извини. Я тебя не видел, ты меня не видел, разбежались. А корешей твоих, подельников, куда надо сдадут и позаботятся, чтобы все как на духу выложили. И скрыться-то не старайся. Хуже будет. Пристрелят тебя не ровен час при попытке к бегству.

— Зачем тебе номер? Наверняка фальшивый. Да не видел я номера машины, не до этого было. И на хера он мне сдался тогда, чтоб его запоминать?

— Оп-она, попался, Костик дорогой! Стало быть, видел, но не запомнил. Это участковый-то, у которого профессиональная память должна быть на такие дела! Все, прощай, сам себя погубил. И не вздумай идти с повинной, не советую. На братцев Маковых могут труп повесить, это запросто при нашей правоохранительной системе. Не оставлять же висяк! А ты — при трупе. Соучастие в вооруженном грабеже с убийством. Вкатают по полной, несмотря на погоны. А на красной ментовской зоне опять же серьезные люди влияние имеют. Опустят тебя, Костик, а может, и зарежут втихаря. Дурак ты!

Пилюжный поднялся, намереваясь уйти.

— Эй, а платить-то кто будет? — пьяно и зло выпалил Панин.

— А вот ты и будешь, Костик. За все, — многозначительно прошептал Пилюжный прямо на ухо Панину и демонстративно двинулся к выходу.

— Погоди!

Федор притормозил, вернулся, подсел и испытующе поглядел в глаза участковому.

— Ну?

— 638. Буквы, честно, не заметил. Клянусь. Номер запомнил случайно, так мой телефон начинается. Только гляди, я тебе помог, ты слово дал. Иначе бог накажет.

— О, Костик, да ты верующий у нас, — еле сдерживая торжество, иронически протянул Пилюжный. — Ладно, учту. Все, молодец, гуляй. Будь спокоен. Вот тебе часть обещанного.