Пилюжный специально все так витиевато подал. Если прослушка или запись — вроде безобидно, постороннему ни черта не понятно. Зато участковому все ясно должно быть и до печени должно пронять: дергаться глупо.

— Приду, — ответил он полушепотом и положил трубку.

Пилюжный приготовился. Камуфляжные усы, черный короткий парик, очки с сильной дымкой, особая примета в виде крупной родинки на лбу, неброская одежда. Проверился, опоздал на полчаса.

Маленькое кафе держали свои люди. Панин пришел в форме старшего лейтенанта. Видимо, счел, что это так ему будет легче разговаривать. Его усадили за столик, возле которого три других были с табличками «Заказано».

Пилюжный подсел, улыбаясь радушно.

— Ну, вот и я, привет! Не узнаешь дворового приятеля Сашку?

Он протянул руку, Панин пожал ее нехотя и нетвердо.

— Ты водочки-то выпьешь?

— Нальешь — выпью! — хмуро отреагировал Панин, исподлобья пытаясь хорошенько рассмотреть свалившееся ему на голову несчастье.

Им принесли водки и заранее приготовленные разносолы, закусочки. Эти несколько минут Пилюжный нес все ту же чепуху про общее босоногое детство, не обращая внимания на молчаливо-настороженного милиционера, не проронившего ни слова.

— Ну, за наше счастливое прошлое, и дай бог не хворать! — провозгласил Пилюжный и тяпнул холодной водки, прикрякнув. Панин выпил тихо, с каменным лицом, закусил огурцом и спросил:

— О чем речь?

— Давай так: ты Костя, я Саша, как в детстве, — идет? — предложил Пилюжный и, не дожидаясь согласия, выложил карты на стол. Карты представляли собой несколько фотографий, на которых Рупь и Щелчок запечатлелись после суровой экзекуции. Панин взглянул, не прикасаясь к ним руками.

— Дорогой Костя! — уже изменившимся, заметно посуровевшим голосом изрек Пилюжный. — Ты в глубокой, в глубочайшей жопе. Концерт окончен. Кто я — не важно. Откуда — не важно. А вот кого представляю — очень важно. Я представляю крайне серьезных людей без чувства юмора. Они даже над анекдотами не смеются. Они их не понимают. Они живут с другим пониманием. Точнее — по другим понятиям. Сечешь? Короче… Кореша твои у этих людей. У них даже Рембо заговорит, рыдая, как ребенок. А братья раскололись на раз. Про ваш творческий союз выложили в подробностях и готовы под присягой, чтобы пару-тройку лет со срока скостили. Сечешь?

Панин продолжал упрямо хранить молчание. Но жопа, о которой упомянул собеседник, приобрела конкретные, нетипичные для нее очертания прямоугольного ящика, имеющего с одной стороны дверь с глазком, а с другой — массивную решетку.

— А теперь — хорошая для тебя новость, Костенька, дорогой! У тебя есть шанс продолжить службу на благо отечеству да еще в более высоких чинах, да еще с перспективой, да еще премию получить неофициально в размере оклада. Годового. А нужно — то для этого всего ничего. Ты ведь в тот день, когда адвокатшу брали, с утра подъезд отслеживал?

— Ну? — Панин сам не заметил, как повелся, капитулировал. А что ему оставалось делать?

— Вот и опиши мне подробно, кого ты видел. Ты мне убийцу опиши, его приметы, машину, подельника. И считай — свободен, счастлив, богат. Сечешь?

— Послушай, как тебя, друг детства! Я действительно там стоял, видел людей выходивших. Но откуда мне знать, кто из них убийца, а кто… Да фоторобот его торчал везде, даже на стенде «Разыскиваются».

— Стоп, Костик, не торопись. Сейчас решается твоя судьба. Напрягай извилины, память. Ты на участке давно, жильцов многих знаешь. Кто показался тебе из выходивших рано утром незнакомым, странным, неуместным — в общем, каким-то подозрительным? Или просто похожим на фоторобот, который ты так хорошо запомнил. Ты же профессионал, Костик! У тебя нюх. Не мог ты не учуять…