Чуа отказалась.

Она неспешной походкой покрыла разделявшее их пространство. В ее повадке теперь не было торопливости, плечи не напрягались, словно она просто рыбачила с берега, высматривая плескуна или синеспинку, чтобы насадить их на длинное блестящее копье. Я краем глаза видела, что Коссал придвигается ближе к неббарим, держа топорики в старой манджарской защите – один поднят, другой опущен. Жрец негромко тянул незнакомый мне мотив – медленный и торжественный. По другую сторону от Синна Эла что-то говорила Руку – болтала, как в таверне, оживленно жестикулируя парой серпов и понемногу подступая ближе.

Чуа остановилась в двух шагах от неббарим. Взгляд ее был спокоен – как спокойны глаза мертвеца.

– Я тебе не поклонюсь, – проговорила она.

Синн защелкал зубами, отбивая частый отрывистый ритм, и пальцы сгибал и разгибал, как выпускают и втягивают когти.

– Может, ты получишь мой череп, – сказала Чуа, – но не…

Коссал на полуслове кинулся к Синну, в прыжке занося и опуская топор. Эла тоже пришла в движение, подкатилась снизу, поднырнув под защиту неббарим и серпом дотягиваясь до подколенной ямки.

Такую атаку невозможно отразить.

Синн отразил – перехватил за головку один из топоров Коссала, вырвал его из руки и тут же опустил на серп Элы. Рук взревел и ринулся к нему, широко замахиваясь мечом. Синн легко отступил, метнул топорик, обернулся, отбил второй удар Коссала ладонью по плоскости топора и с такой силой ударил жреца в грудь, что тот, задохнувшись, рухнул наземь. Неббарим с ревом обернулся к Эле – та уже была на ногах, и серпы слились вокруг нее в бронзовый ореол. И тут ударила Чуа.

Она, как всякий хороший рыбак, выжидала, выбирала удобный момент, пока, высмотрев просвет в коловращении металла, не метнула копье. Светлая бронза вошла в плечо неббарим, развернула его вполоборота, а потом выпала, с лязгом ударилась о землю. Кровь из раны потекла по руке, раскрасив кожу красным.

– Никогда… – снова заговорила Чуа и осеклась, выпучив глаза, прижав ладонь к животу, прежде чем пуститься в страшный спотыкающийся пляс.

Кукольник.

Неспроста пауку дали такое название. Чуа походила на марионетку, управляемую безумцем: члены вздрагивали, подергивались, тело шатало из стороны в сторону. Она открыла рот, попыталась заговорить, подавилась словами и, развернувшись с явным, мучительным усилием, нашла взглядом меня.

Глаза ее остекленели от боли. Рука терзала живот в попытке разодрать рану, тело от яда содрогалось, как умирающая на палубе рыба.

Я подошла к ней, забыв о других, даже об окровавленном неббарим. Если ему вздумается убить меня ударом в спину – пусть. Я дала слово и намеревалась его сдержать.

Взяла рыбачку за плечо, сама не зная, удерживаю или утешаю. Кожа у нее горела огнем.

– Я здесь, Чуа, – негромко сказала я. – Я здесь.

Она задрожала под моей рукой, когда я тихо провела ножом ей по горлу. Глаза ее скользнули мимо меня, распахиваясь все шире и шире, впивая последнее, что открывалось взору. Потом она потянулась к шее, выдохнула кровь и уронила руку, не завершив движения. Тело обмякло. Ананшаэль, высокий, как небо, встал над островом.

Я отвернулась от трупа, обратилась к Эле. Жрица стояла в нескольких шагах: грудь тяжело вздымалась, пот заливал лицо.

– Та, – объявила я, – в ком зреет новая жизнь.