Паника запертой в груди крысой скребла нутро холодными коготками жути. Мне так мало осталось. Не позднее полудня в Чуа проклюнулись бы паучата. Я бы отдала ее богу, и тогда осталось бы отпереть последний сундучок – разгадать тайну любви, последнюю тайну. Я, всю жизнь блуждавшая в потемках, чувствовала, что ключ наконец в моих руках или совсем рядом, и я его найду, дай только время… Но все это ничего не значило, если мои свидетели умрут до того.

– Я не готова, – шепнула я.

– Вот потому-то, – спокойно ответил Коссал, – ты не прошла Испытание.

Его слова пронзили меня копьем. Я стояла, как зарезанная скотина, по тупости еще не понявшая, что надо падать. Эла одарила меня загадочной улыбкой, потом, вытянув губы, послала воздушный поцелуй. Ответить я не успела – жрецы отвернулись, обратившись навстречу каждый своему концу: плечи расслаблены, бронзовое оружие в руках легко, как смех.

Кем Анх улыбнулась, провела ногтем по шее Синна и кивнула. Он выступил вперед.

Я немало прожила, но никогда не видела сражения, подобного тому, что развернулось на острове в глубинах дельты. И не надеюсь увидеть. Коссал и Эла числились среди лучших служителей Ананшаэля. Я, конечно, еще в Рашшамбаре видела их бои. Мне случалось схватиться с Элой. Я думала, что знаю, как она быстра и опасна. Дура я была. Вся смертоносность, что я знала прежде, была для них игрой, разминкой в ожидании достойной схватки. Даже крокодилы вуо-тонов не стали для них настоящим испытанием. Скользя по склону навстречу Синну, они словно отбросили все ненужное, отказались от излишества в жестах и движениях. Когда они занесли оружие для атаки, при них осталась лишь смерть.

Они зашли с двух сторон: Коссал бил сверху вниз слева, Эла заходила снизу и справа, пытаясь подрезать поджилки обернувшемуся к жрецу противнику. В такой тактике не было ничего нового, но от совершенства исполнения у меня сжалось сердце. Они словно слышали звучавшую для них одних музыку, и каждый прямой и встречный удар, обманный выпад и уклонение подчинялись громовому ритму ее звонких отрывистых нот. Они передавали друг другу атаки, как музыканты передают от инструмента к инструменту мелодическую линию – один, другой, оба разом, – выводя один мотив в разных ключах: Коссал вел барабан, Эла переплетала удары скрипичными струнами. В каждом бою умещаются всего несколько тем, но эти двое перелагали конечное число нот в бесконечные вариации, ускоряясь, замедляясь, накладывая на основное движение отзвуки предыдущих атак.

Я не могла оторвать глаз, но услышала, как рядом тихо выдохнул Рук:

– Свет доброй Интарры!

– Они не Интарре поклоняются, – ответила я.

– Нет, – благоговейно приглушенным голосом отозвался он. – Не Интарре.

Казалось, никто и ничто не способно устоять перед таким напором. Синн был наг, безоружен. Они должны были в считаные мгновения содрать плоть с его костей. Но он каким-то чудом стоял на ногах, сражаясь как змея, по которой звался, – медленно, едва ли не сонно свивая и развивая кольца, с неуловимой для глаза быстротой ложных выпадов и контратак. Он протекал между серпами и топорами, как бесплотное отражение, видение, ужасный и прекрасный сон, недоступный орудиям смертных.

Из-за его спины блестящими глазами, скаля зубы, смотрели Кем Анх и Ханг Лок.

В любой скорости прячется неподвижность. Эти трое сражались, словно вплавленные в янтарь насилия. Бронза исчертила день блестящими линиями. Бывает, слушая музыку, забываешь о теме, о контрапунктах, отбрасываешь все мысли и погружаешься в звук. Так было в тот день в дельте с моими свидетелями, слугами Ананшаэля, сражавшимися за величайшее жертвоприношение богу.

– Пора нам вступить, – буркнул Рук.

Он стоял прямо за моим плечом, так близко, что мог бы поцеловать или воткнуть нож в бок. Но смотрел на сражение.

– Мы вооружены, он нет. Пятеро против одного. Пятеро против троих, если те двое тоже захотят крови.

– Мы не сможем победить, – сказала я, повернувшись к нему.

Он встретил мой взгляд:

– Значит, мы умрем. Все умирают – тебе ли не знать, ты же гребаная Присягнувшая Черепу!