— Входи.

Евгения — с зарёванным, опухшим, белым в красных пятнах лицом — оставалась собой. Лихорадочно блестящими глазами с огромными чёрными зрачками она повелительно обвела комнату — и все присутствовавшие, будто по команде, поднялись со своих мест и потянулись к выходу.

Бродов наблюдал эту немую сцену и ждал, что за ней последует. Сесть он Евгению не пригласил. Когда за последним из вышедших дверь плотно закрылась, девушка объявила звенящим и срывающимся голосом:

— Николай Иванович, я не прошу прощения: это пустой звук. Я не передам, как раскаиваюсь. Я клянусь вам своей жизнью, что ни единого раза больше не обману вас, ни малейшей мелочи не утаю от вас. Клянусь своей жизнью. Если вы всё равно больше не можете мне верить, тогда скажите сразу. Я сама сброшусь с поезда.

Бродов вздрогнул так, что Евгения могла и заметить.

— Николай Иванович, я не дура и не наивная девочка вроде Таси. Я давно знаю, что из Лаборатории нельзя просто уйти или просто выгнать. Вам не придётся искать исполнителя. Я сама! Потому что… — она сдавленно всхлипнула, — потому что мне либо тут, с вами, либо… — слёзы полились ручьём, — либо ничего не надо.

Игнорируя пафосность Жениной тирады, Николай Иванович нарочито блёклым голосом заметил:

— Ты не дорого ценишь свою жизнь. Чего же стоит твоя клятва?

Он понимал, что своим замечанием словно ударил Евгению наотмашь по лицу. Но, откровенно говоря, он считал, что девчонка заслужила хорошую затрещину. Женя, видимо, была с этим согласна, потому что не обиделась по привычке, а приняла отповедь как должное.

— Николай Иванович, у меня есть… У меня есть ещё только одно… одна вещь, которая мне дороже собственной жизни… Но этим невозможно поклясться, потому что я не могу этого лишиться. Это всегда со мной.

Николай Иванович внезапно ощутил, как его измотало ожидание тягостного объяснения. К сожалению, ожидание это не обмануто: Евгения по-прежнему в плену детских фантазий и недетской гордыни. Разговор складывается действительно тягостный и бесполезный. И Бродов не был настроен щадить девушку. Даже обращаться к ней по имени ему претило. Он пожал плечами и заметил с прежним демонстративным равнодушием:

— Ты только что поклялась мне ничего не утаивать. Полминуты не прошло — и ты разводишь какие-то мутные намёки, ничего не значащие.

— Николай Иванович, если вы прикажете, я отвечу прямо.

Нарвался. Только уж не это! Признание вожаку в неземном обожании. Что ж делать с ней? Что с ней делать?

Он пропустил свой ход. Молчал, смотрел мимо девушки в стенку и ждал, что ещё она предпримет. И она молчала. Он позволил ей считывать его мысли, настроение — что угодно, что сумеет. Может, хоть таким образом получится диалог.

— У меня, кроме Лаборатории, нет другой жизни, — внезапно сказала Женя совсем другим голосом: не торжественным, звенящим, покаянным, а тихим и почти спокойным. — Я очень люблю Лабораторию: ребят, и девчонок, и преподавателей… и вас, и мою работу. Без Лаборатории мне правда незачем жить. Это будет такая тусклая, пустая такая жизнь. Если вы меня не убьёте, я сама, потому что больше незачем… Я поняла, что нельзя остаться в Лаборатории, если не подчиниться её законам. Так неправильно получилось бы, нечестно. А где ещё быть честной, если не тут? Тут мой дом.

Вот теперь Николая Ивановича начало отпускать. Наконец Женя отказалась от искусственной экзальтации. Итак, она всё же способна посмотреть в глаза реальности.

— Ещё можно скажу?

Он молча кивнул.

— Я поставила себя на ваше место. Это очень трудно. Это прямо сломать себя пришлось. Но я всё поняла теперь.