Девчонки часто ходили в тамбур «постоять» вместе с военными. Пококетничать, поглядеть через дверной проём на неведомые дали. Сима с Катей — иной раз стрельнуть папироску-другую: на них «операторский» запрет не распространялся.

На сей раз — в обеденный перерыв — в тамбуре собрались все курящие мужчины, а девчонки, кроме Жени, задержались: убирали со стола. У нас была полная свобода: хочешь — готовь, мой посуду, не хочешь — занимайся своими делами. Сознательности хватало, и слишком часто никто не сачковал. Женя ушла в «курилку» пообщаться с ребятами, получившими накануне выволочку, как она считала, «по её вине» и вообще «незаслуженно». Что ж, пусть убедится, что все живы-здоровы и никто не разжалован.

Что произошло дальше, мы узнали со слов очевидцев. Женька, как выяснилось, тайком покуривала. Но на сей раз она долго упрашивала ребят дать ей папиросу: у тех ещё были свежи крайне неприятные воспоминания, и они побаивались гнева начальника. Однако Женя — упорная. Саша Ковязин — наш ведущий спец по приборному обеспечению, парень мягкий и добродушный — сдался.

Разговоры громкие, стук колёс, смех — приближающихся шагов не слышно. Только Женька затянулась — как в кино, — распахивается дверь и входит товарищ Бродов. Женька чудом успела сунуть руку с папиросой в карман. Обожглась, но не поморщилась. Всё зря: Николай Иванович приметил быстрое движение, смущённые взгляды подчинённых и, не давая опомниться, спросил в лоб:

— Евгения, курила?

И вот тут Женька совершила роковую ошибку. Она, коченея внутри от ужаса, глаза в глаза нагло ему соврала:

— Нет.

— Евгения!

— Не курила, Николай Иванович, — отвергла Женька и второй данный ей шанс.

Должно быть, товарищу Бродову и так было очевидно, что она врёт. Но он решил расставить точки над «ё».

— Вынь руку из кармана! Сейчас же! — потребовал он тихим голосом, полным ярости.

Требование для Жени страшно унизительное.

Уверена: если бы Женя не подчинилась, Николай Иванович не остановился бы перед тем, чтоб заставить её силой. Но Женино сопротивление уже было надломлено. А может, она ещё рассчитывала, что рука её не выдаст. Однако ожоги на ладони и испачканные пеплом пальцы оказались красноречивы.

Потемнев лицом и сжав кулаки, товарищ Бродов ожесточённо приказал:

— Всем выйти! Марш!! Евгения — остаться!

С какой целью пришёл в тамбур, он, понятно, и думать забыл.

Военные побросали недокуренное и убыли на предельной скорости. Потому никто не слышал, что именно начальник сказал Жене. Никто даже не понял, говорил он или кричал. Спустя всего пару минут он вернулся в вагон, с грохотом захлопнув дверь тамбура, и, шагая так, будто у него на каблуках были железные набойки, пронёсся мимо нас — чернее тучи, а внутри тучи, казалось, сверкали молнии и рокотал гром.

Женька не возвращалась.

Лида отловила бледного Сашу, ошивавшегося в коридоре, затащила к нам. Он рассказал, что произошло. Потом ещё кто-то из военных подошёл, повторил.

Мы переглянулись, решая, кто первой пойдёт к Женьке, кто сумеет найти лучший подход. А то у нас с Лидой возникло плохое подозрение, что Женька уже примеривается к открытой двери вагона.