Николай Иванович пообещал Таисии, что мысленно будет всегда рядом, и собирался неукоснительно выполнять обещание — по целому ряду вполне очевидных причин. Но мысленный контакт не может компенсировать утраты общения реального, а только лукаво маскирует её.

В прошедшие месяцы интенсивной подготовки он проводил в беседах и занятиях с Тасей куда больше времени, чем во всех остальных делах. Как тут не возникнуть привычке? А если уж совсем начистоту, девочка была близка и понятна Бродову характером, образом мыслей: такая же независимая, упорная одиночка, привыкшая держать при себе и соображения, и чувства, недоверчивая, расчётливая и всё же склонная ставить живой интерес выше выгоды и твёрдые, несмотря на юный возраст, принципы — выше расчёта. И горел у неё внутри ясный такой огонёк… В общем, Николаю Ивановичу вполне грозило полюбить Тасю как родную — как младшую сестрёнку или племянницу. Тем более что он давеча дал себе на это разрешение. Но если бы он не помнил ежедневно и ежечасно, кем приходится этой девочке на самом деле! А приходился он ей убийцей её матери…

Если уж решено не делать передышки, то надо поскорее добраться до дому. Бродов заставил себя шагать быстрее и сразу обнаружил, что действие Тасиной целебной помощи закончилось: кололо теперь не только затекшую левую руку, но и плечо, и ключицу, и под рёбрами. Проклятущее кислородное голодание!

Лида и Женя поймали Николая Ивановича ещё на улице: выбежали далеко за ворота встречать его, едва накинув платки. Заговорщически понизив голос, наперебой задали один и тот же вопрос:

— Тася ещё вернётся? Или уже…

На встревоженных физиономиях — готовность и огорчиться, и успокоиться, и перепугаться, и разобидеться.

— Уже, — коротко информировал Бродов.

Маятник девичьих переживаний качнуло от огорчения к обиде. У Николая Ивановича не было настроения кого-либо утешать, но ему требовалось, чтобы операторы сохраняли ясность восприятия. Он предупреждающе поднял руку, произнёс:

— Она не имела права прощаться с вами. Так что никаких обид. Работаем.

Бродов двинулся было по направлению к зданию Школы, но девушки стали просить ещё задержаться. Он непроизвольно нахмурился. Не слишком ли распустил молодежь? Никакой субординации не осталось, а без дисциплины в таком деле — крах.

— Николай Иванович, мы её совсем не чувствуем. Она пропала! Понимаете, она никогда так не экранировалась — мы же знаем её почерк!

Ах вот оно что! Ну и мощный же мужик этот Гуляка! Вот бы у кого молодёжи учиться. Да его никто не позволит светить в Школе. И на экзамен-то к Тасе он приходил и уходил так, что никто его не видел, кроме Бродова; даже Игоря отделяла от него непрозрачная занавеска; даже дозорный пропустил — по указанию начальника не заглянув под опущенный капюшон. И время Гуляки — на вес золота. Жди только, когда выйдет на пенсию. Но он моложе и крепче, его пенсии Бродову не дождаться, так же как и возвращения Таисии.

Николай Иванович снова сделал останавливающий жест ладонью.

— Всё в порядке. Так и должно быть. Не переживаем, продолжаем наблюдение. Я предупрежу, когда надо будет усилить внимание. Пока занимаемся своими делами.

Подумалось: «А что же, можно и прямо сейчас им сказать. За ужином повторю для всего личного состава».

— Собирайтесь, девочки. Без лишней спешки, аккуратно собирайтесь. Уезжаем отсюда. Будем воссоединять Лабораторию.