79. Бытие и Время[92]

В историческом надвое-разговоре с существенными мыслителями об их простейшем все решительнее и решительнее возникает смутное подозрение, что они никогда не говорили их существенного, потому что их чересчур удачно найденное – по счастью – слово всякий раз могло уберечься от затертости только благодаря настроенности на самую большую скрытность-завуалированность.

λόγος Гераклита, ἰδέα Платона, ἐνέϱγεια Аристотеля, монада Лейбница, «я мыслю» Канта как «свобода», «тождественность» Шеллинга, «понятие» Гегеля и «вечное возвращение» Ницше говорят одно и то же: бытие. Они не высказывают об этом «тезисы», как будто это – отставленный в сторону предмет. Сказано само бытие, как Сказанное – поднято в «слово», каковое слово, однако, здесь не есть просто произвольное языковое выражение, а есть ставшее истиной (просветом) само бытие. Сказывание мыслителей говорит не в «образах» и «рисунках», не делает опыты-попытки в опосредованных описаниях, которые все принуждены быть одинаково негодными-недостойными. Бытие само изречено. Но, конечно, и не для приблизительно слышащего уха рассудочной понятливости, которая желала бы иметь все объясненным. Никогда-не-сказанное существенных мыслителей всегда еще проще, чем их сказанное. Поэтому с незапамятных времен пра-бытие снова и снова требует от мышления вернуться к началу. Но оно начинает этим только тогда, когда вы-раз-мышление пра-бытия всякий раз становится более изначальным, более приближенным к первоначалу, и так все же имеет силу и способность – как совсем иное – все же оставаться тем же самым.

Иное начало мышление вы-рас-спрашивает истину пра-бытия.

Истину (открытость просвета) пра-бытия мышление, сообразное истории бытия, вы-раз-мысливает прежде всего как время-пространство, как ту основу единства «времени» и «пространства», которая позволяет им обоим в их взаимопринадлежности как путям отворачивания-отъединения-удаления и далям отворачивания-отъединения-удаления проистекать из просвета без-дно-основы Поскольку, однако, «время» открывает поначалу единство отъединения-отстранения более навязчиво, чем «пространство» – не менее отъединяющее-уединяющее, но по-иному, попытку сделать мыслимой истину пра-бытия (то есть «смысл» пра-бытия) приходится осуществлять, идя от «времени». Очередное разворачивание вновь начинающегося вопроса о бытии поэтому имеет заголовок «Бытие и время».

«Временем» здесь называется Такое, что не может быть объяснено посредством никакого «чистого» обсуждения ранее существовавших и сегодняшних понятий времени, но должно быть пред-определено на несравнимо иной лад – посредством постановки вопроса о «просвете» самого пра-бытия как просвете принадлежащему-относящемуся к пра-бытию сущению. Все и всяческое затрагивание «понятия времени» может иметь только ограниченную задачу – прояснить то, что проистекло из изначального времени (которое не имеет ни малейшего общего, например, с «длительностью» Бергсона и, потому, может служить снятию совсем иного «времени», конечно, не допуская когда-либо перехода на это время. Это введенное в сообразном истории пра-бытия мышлении «время» господствует-правит всем уже как кругозор-горизонт зрения, а именно как не-вы-рас-спрошенное и в былые времена не поддающееся выспрашиванию – для «присутствия» и «постоянства» (οὐσία), для сборной разнородной совокупности (λόγοϛ) и услышанности (νοῦϛ), для представленности (ἰδέα) и предметности, а посредством этого на протяжении всей истории метафизики бытие было заранее предопределено как сущебытность. Этот «кругозор» – «круг вокруг лица» – есть, однако, то, что «мышлению» (νοεῖν – λέγειν) поначалу и как бы сам собой лежит ближе всего, словно напрашиваясь сам (почему и насколько), так, что оно – упокоившись в своем кругозоре и основываясь на нем – не нуждается в том, чтобы держать его в памяти, зато себя самое – мышление – твердо держит как путеводную нить при определении суще-бытности и ее конституции-устройства и в соответствии с этим разворачивает себя разворачивает понимание мыслящего (animal rationale) до «Я мыслю» и до абсолютного мышления. В пределах истории метафизики, однако, мышление бытия никогда не узнает (несмотря на знание о πϱότεϱον, «априори», трансцендентальном) указанный-приданный ему как вы-раз-думывание свой «кругозор»; скорее, «философское» мышление считает себя достаточно обоснованным посредством различения: то, что философия мыслит бытие (суще-бытность – категории), в то время как «науки» и обыденное мнение представляют и объясняют суще-бытующее. Даже само это различение не везде решительно вводится и там, где оно достигло наивысшей ясности внутри истории метафизики – у Канта, – это мышление бытия тотчас же было фальсифицировано, будучи превращено в «теорию познания»; внутренняя причина для этого процесса заключается в том, что Кант понимает сущее-бытность как предметность, но ограничивает предметы доступностью для познания – математическим естествознанием.

Философия – как вы-рас-спрашивающее бытия – во все времена есто мышление. Но именно потому это мышление как изначальное – вынуждено определять себя, исходя из того, что оно вы-раз-мысливает: из пра-бытия. Если потому формально и по причине названия работы вместо бытия и мышления в будущем будет поставлено «Бытие и время», то это отнюдь не означает никакого прощания с мышлением – в пользу «иррационализма» и «настроения», а совсем в противоположность; вы-раз-мысливание только и становится сейчас принужденным входить в остроту без-дно-основности своего до сих пор не обдумывавшегося кругозора, то есть изначальной истины пра-бытия; вы-раз-мысливание только и обретает столь решительно свою свободу, что наименование «время» же тоже может быть только следующим ближайшим указанием на то сомнительное и достойное вопрошания, о чем более изначальное мышление знает «походя-мимоходом». Бытие и мышление как заголовок для способа ставить метафизический вопрос о бытии подразумевает потому не то общее место, не ту тривиальность, что именно «мышление» есть форма осуществления философии – или даже только форма занятия ей; скорее, этот заголовок уже замыслен в свете истории пра-бытия, идя от «Бытия и времени» – так, что он оговаривает: метафизическое мышление пра-бытия еще не осмысляет своего самого подлинного-собственного: современность-присутствие (время) как кругозор лицезрения собственного ему изложения-интерпретации сущебытности; скорее, мышление принимает себя бездумно и без обиняков как в достаточной степени определенная судебная палата, которая вправе решать все вопросы сущностного ограничения бытия; эта бездумность метафизического мышления по отношению ко все более прочнеющей-затвердевающей оболочке его подлинной полной сущности, эта уникально-особое господство самоочевидному себе самому мышления в метафизике – и есть как раз основа для всех и всяческих всплывающих-выныривающих в рамках ее истории «иррационализмов», которые ведь отличаются только еще более грубым «рационализмом», поскольку этим словом должен обозначаться приоритет мышления в мышлении бытия – без осмысления того, что есть это мышление.

Обдумывание мышления в смысле раз-вы-спрашивания просвета, в котором оно движется как вы-раз-мысливание бытия, есть, теперь, конечно, никакая не «рефлексия», которая могла бы описана формулой «мышление мышления»; ведь история метафизики в эпоху немецкого идеализма осуществляла эту «рефлексию» в великом стиле, столь решительно, что так даже «рефлексия» еще раз отражалась обратно и воспринималась обратно в абсолютное понятие безусловного знания; но это происходило так, что посредством этого становилось всё менее возможным постижение смысла кругозора лицезрения мышления, потому что становилось все более ненужным, так как здесь абсолютное знание как истина сущее-бытующего в целом само знало себя и, тем самым, исключало всякую сомнительность достойного вопрошания.

Из этого может – в историческом постижении смысла – быть усмотрено, что посредством мышления мышления метафизика, скорее, удаляется от постижения смысла истины бытия, которое следует вы-раз-мыслить, и, вследствие этого, удаляется от самого мышления. Вопрос о «смысле» пра-бытия есть поэтому – как вопрос о сфере проектов вы-раз-мысливания пра-бытия, его открытия и осново-полагания – никогда не дело «рефлексии» на мышление и на «Я мыслю»; скорее, более изначальный вопрос о бытии требует отскакивания от человека как «субъекта» и, то есть, одновременно и от отношения к «объекту» и от него самого.

Посредством обращения к «объекту» «субъективизм» не только не преодолевается, но даже сохраняется поистине в его покое и крепости-устойчивости. (Есть ли преодоление «субъективизма» и «объективизма» вообще существенная необходимость мышления, сообразного истории пра-бытия, может быть оставлено здесь без обсуждения; ведь может статься, что его в один прекрасный день придется разоблачить как излишнюю иллюзорную схватку, которая только затем с неистощимым рвением ставится на сцене, чтобы метафизическое мышление могло считать поглядывание на свою собственную способность вопрошать о вызывающем сомнения делом возвышенным.

80. Событие

Разрешение спора противорекущего подразумевает разрешание встречного противничания-ответствования и спора в перекрестии его сущности. Разрешание спора как вы-раз-подлиннивание-своение Между выносит наружу внутренность-интимность перекрещивающей противо-игры – к выбору-решению истории (Geschichte) Вот-Тут-бытия. Разрешение спора противорекущего – доведение до созревания – есть тишь-покой сущения, голос которого дает дойти от пра-бытия всему определению и всяческой определенности. Определенность-определение вы-раз-нуждает нужду-потребность Вот-Тут-бытия; нужда-потребность обращает настоятельное вникание в его необходимое и превращает-переводит в то, от чего невозможно уклониться – в своение-освоенность в истине пра-бытия.

Событие как вмиг-своение есть разрешение спора противорекущего. Разрешение спора противорекущего есть несущая опора без-дно-основности.

Из без-дно-основности возникает-восходит свобода мыслительско-поэтического сочиняющего вы-раз-сказывания.