– Помню, папочка. Он носил перстень с камешками, а под камешками – яд.

Это была любимая история Лючии, она знала ее наизусть. Даже спустя двадцать с лишним лет она ясно видела картину, нарисованную в детском воображении: перстень на тонком ухоженном пальце поворачивается камнем внутрь, рука герцога пожимает чью-то вспотевшую ладонь, и игла, спрятанная среди алмазов, царапает кожу. Яд попадает в кровь. Можно не сомневаться, что соперник Чезаре умрет в ближайшие часы…

Лючия отказалась обедать и теперь, обхватив себя руками, металась по номеру. Мадонна! Возмездия не избежать!

– Сегодня наш последний урок английского, – всплыл в ее памяти голос Найтли. – Я уезжаю в Лондон.

– Как?

Деревья и статуи поплыли перед глазами. Они разговаривали в саду виллы, где обычно прогуливались после занятий.

– Меня ждут в редакции. А еще я должен прочитать лекцию в Королевской академии художеств.

– Когда ты приедешь снова?

– Не знаю.

– А как же… мы?

Найтли как будто не слушал.

– Я поговорил с Гвардичелли. Он не против оказывать тебе покровительство.

– Что?

– Конечно, если ты пожелаешь.

Лючия не узнавала его. И тем не менее это был тот же человек, которому она в своих мечтах столько раз говорила «да» у алтаря церкви Святой Агаты дель Кармине.

– Ты как-то обмолвился, что я – та женщина, которая способна примирить убежденного холостяка с мыслью о браке. Я тогда подумала, что… Калверт, ты ведь пошутил насчет Гвардичелли, да? Ты нарочно испытываешь меня?

– Нет, Лючия.

Это сказал Альфред. Она не слышала, как он подошел. Что он вообще здесь делает? Ах да, дает уроки музыки кому-то на этой вилле.

Найтли брезгливо поморщился:

– Беккер прав, он никогда не заблуждался на мой счет. Ты скрасила мое пребывание в Милане, дорогая, но ты не можешь упрекнуть меня в том, что я не был щедр с тобой.