– Сметанки хорошо поставь на суп – клиентА приличные, не халам-балам…

– Как по норме положено, так и отпускаю! – взвилась Лариса.

Рамазан поспешно ретировался от греха подальше. Повариха попалась ещё та: то целыми днями спокойная, вроде, всё по уму делает, то как с цепи сорвётся – в позапрошлом рейсе на этом же перегоне чуть гирькой не зашибла…. Последний рейс – он и есть последний. Лучше не лезть. Главное достоинство повара, считал он, – не попадаться. А Лариска ни разу ни на чём не попалась. И он всегда не в накладе…

Поезд пошёл ровнее, мягче.

Из салона доносились пьяная гортанная перебранка и умиротворяющее журчание шефа. Разгорячённая компания темпераментных накачанных парней едва дождалась, когда организованно отобедает детская тургруппа из Манаса, и теперь упорно навёрстывала застольное общение и утоляла молодой здоровый аппетит. Хорошо хоть, пока не задевали хорошенькую официантку и не ломились в кухню к уже замеченной зорким чайным глазом молоденькой русской поварихе… И такое случалось. Мужчин в бригаде было четверо, отбиваться приходилось не впервой, но Рамазан считал, что полюбовно улаженное дело принесёт больше выручки, и до драки старался не доводить.

Лариса уже раскидала люля по баранчикам-нержавейкам, сдобрила лучком, смоченным в уксусе, свежей зеленью. Бряк-бряк-бряк – живо наставила на поднос.

– Помидорками ещё обложи, – взмолилась Гуля, – такие крутые сидят…

– Не положено! Что отбито, то даю. Отбивай – даже фри докину, оливками засыплю и коньяком залью.

Лариска с утра была не в духе. Не выспалась. Всю ночь мучили тревожные сны. Плотные шторы в штабном вагоне были исправны, не то, что в кухне, опускались легко, и слепящие огни прожекторов, проносящихся мимо их фирменного поезда, не могли беспокоить вымотавшуюся за день ресторанную бригаду. Купе спало как убитое. Только она ворочалась. Несколько раз неудержимо засыпая от усталости и просыпаясь от одного и того же кошмара. Снился сосед Надир, объятый лиловым пламенем.

Ларису соседи по дому жалели и уважали, как жалели и уважали её мать – тихую, скромную, работящую разведёнку, самозабвенно поднимающую двух дочерей. Лет десять назад весь дом переживал вместе с ней трагедию – искал пропавшую младшую дочурку. Часть детских садов на лето вывозили на дачи за Тарки-Тау. Так вот одна младшая группа в один из сончасов почему-то осталась без присмотра. И малышка как в пропасть канула. Мать же умерла три года назад, устав ждать встречи с дочкой на этом свете, как объясняла старая соседка Рухсара-баджи. Далёкой тётке не разрешили опеку – по бедности. Соседи помогли старшей сиротке отбиться от детдома, окончить школу и кулинарку. Сейчас Лариса зарабатывала на переезд к тётке. Потому что только соседи и относились к ней по-человечески. А на улицах и в городском транспорте она была как соринка в глазу. И наоборот, смуглые продавщицы, скучающие в пустых магазинчиках и лавчонках, и жгуче-вороные под косынками хозяйки регистратур, приёмных и прочих барьеров присутственных мест не видели и не слышали её в упор… Все, кто мог уехать из родных мест, ставших почему-то чужими, давно уехали. Хотя почему уехали и почему уехали не все, было, в общем-то, понятно. Ранее крепкая дружба народов, износившаяся от массовой нищеты и протёртая до дыр передачей власти всех уровней из рук в руки, трещала по всем швам. Кроме того, находились охотники вспарывать её изнутри автоматными очередями и рвать в клочья из гранатомётов. В трёх часах езды от города вот уже несколько лет с переменным успехом разворачивалось "крупномасштабное силовое воздействие на бандформирования", и выехать из региона стоило очень недёшево.

Лариса могла бы и не возвращаться из этого последнего рейса – трудовую книжку и расчёт она уже забрала. Могла остаться в столице, сразу купить билет до тётки. Только бросить мамины вещи и комнату, нажитые тяжким трудом, на произвол судьбы она не могла.

А ещё она тайно сохла по Нэду – так Надир назвался соседям, поселившись на одной с ней площадке два года назад. Нет, ничего у неё с ним не было. Хотя ей иногда страстно мечталось, чтоб было. Парень оказался очень серьёзным. Не пил, не курил, каждое утро, в любую погоду обнажённый до пояса, выходил на спортивную площадку и женщин к себе не водил, а ходил, как одобрительно отметили соседи, в мечеть. Мало того – такой молодой, а преподавал на технологическом факультете. Не единожды, перегибаясь через перила их соседствующих балконов и украдкой заглядывая в его распахнутое окно, Лариса видела, как он в белом халате ставит какие-то опыты у стола, полном пузатых реторт, или сидит у компьютера. Различий между Ларисой и живущей на этой же площадке Рухсарой-баджи он не делал. Одинаково вежливо помогал поднести кошёлку до дома – бабуле, передвинуть громоздкий старенький холодильник – девушке. Иногда он перехватывал вездесущего детсадника Абдулку и посылал по подъезду:

– Передай, что иду на море. Кто со мной, пусть не копаются.

Мамаши живенько снаряжали ребятню. "Хрустальная мечта, а не мужчина, – вздыхали соседки. – С таким хоть на край света!" Когда добросовестный Абдулка первый раз заглянул с этим приглашением и к ней, Лариска ужасно застеснялась. Но случившаяся при разговоре Рухсара-баджи сама уложила ей пляжный пакет и чуть ли не силком выпихнула на крыльцо:

– Вот ещё девочку возьми. Если будут обижать, скажи, что сестра!

После того наказа как-то само собой получилось, что он взял на себя отваживание от неё наглых ухажёров:

– Послушай, брат, я тебя очень прошу: оставь, да, сестру моего друга в покое! Или со мной говори…

Обычно Надир умел так произнести эти слова, что горячие искатели светловолосых и светлолицых наложниц, неизменно извинялись, приложив руки к сердцу, и, встретив потом Ларису где-нибудь на улице, никаких оскорбительных поползновений не предпринимали.

Она как-то сразу догадалась, что влюблена по-настоящему. А не так, как, похваляясь жениховскими подарками, трепались – по секрету всему свету – просватанные приятельницы. Ещё она догадалась, что первая её любовь безнадёжно безответна. Горькая эта догадка и мучила, и возвышала. Больше всего девушка горевала о том, что, уехав к тётке, никогда больше его не увидит. Тётушка ждала переезда племянницы уже к осени, и Лариса дорожила каждым днём, каждым часом, отпущенным ей судьбой на соседство с любимым человеком…

И вдруг такой жуткий сон.