24.9.1939

Вот уже четыре недели прошло с начала войны. Я почти полтора месяца мучился периоститом голеностопного сустава, 1.9., хромая, пришел в Рейхстаг, вечером побывал у фюрера, а последующие дни провел дома. Так что я оказался вдали от непосредственных событий – да и при иных обстоятельствах не был бы привлечен к участию в них, поскольку нынче другие люди (а не соратники периода борьбы [за власть]) играют решающую роль в окружении фюрера. Тем не менее, я постоянно получаю информацию, общаюсь со многими и потому имею возможность обдумать свои настроения и настроения прочих. Здесь следует упомянуть о некоторых моментах, чтобы в свете будущих времен я мог с одобрением или изумлением перечитывать эти строки, отразившие решающие дни немецкой истории. Я не могу дать объективно обоснованную оценку происходящему: действительно ли [мы] потаенно верили, что Англия не вступит в войну; насколько велики сырьевые запасы с учетом этого вступления; базируются ли перспективы взаимоотношений с Москвой и Токио на законных основаниях и т. д. Ответственность за оценку этих оснований несет фюрер, наряду с ним Геринг, а также – что за ирония мировой истории – личность формата Риббентропа. Со всеми последствиями, вытекающими из понятия вождистского государства.

Когда я 1.9. пришел в Рейхстаг, я увидел в фойе Геринга, который ожидал фюрера. Мы отошли в сторону. Он сказал: Вы знаете, что Муссолини отказался участвовать? Я: Да, мне известно содержание его писем. Г[еринг]: Сегодня утром он повторил свое заявление. Я: Я не могу дать обоснованную оценку сегодняшнему решению. У меня такое чувство, что Англию нарочито недооценивали; в последние годы с ней говорили не так, как должно говорить с мировой державой. Г[еринг]: Сегодня ночью я как лев боролся за то, чтобы отложить решение еще на 24 часа, с тем чтобы 16 пунктов сыграли свою роль. Риббентроп видел, что фюрер в решительной манере говорил с Гендерсоном[613], и этот убогий ум счел нужным подлить масла в огонь. Гендерсон пожаловался, что Р[иббентроп] слишком быстро зачитал ему текст предложений. Тогда я сделал то, что делать не имел права: я прочел ему текст предложений по телефону еще раз и медленно. Иначе можно было бы утверждать, что мы выступили с этими предложениями исключительно с целью отвлечения внимания[614]…

Я: Я знаю, что у вас в Лондоне были специальные посланники[615]. Я со своей стороны договорился, что политический советник брит[анского] Министерства авиации в случае улаживания дела с Польшей свяжется со мной из Швейцарии и уведомит о наличии возможности сохранения мира. Г[еринг]: Да, я читал вашу докладную записку фюреру.

В этот момент фюрер вошел в здание, и Г[еринг] приветствовал его. Заседание рейхстага началось.

Вечером я был в Рейхсканцелярии: пришли первые сведения о потерях на Вестерплатте[616]. Полуостров был сплошь усеян бункерами, в результате чего нашим наступающим войскам стреляли в спину. – Отчеты о поездке в Москву и впечатления от этого некогда столь хорошо знакомого мне города. За столом я сидел справа от фюрера, по его мнению, Гендерсон блефовал: касалось это [замечание] нас или Англии, понять не удалось. – Оба посла[617] попросили принять их, как сообщил ф[он] Р[иббентроп], в 9.30. – Позже мы изучали карту. Я обратился к фюреру: Брит[анское] радио говорит о затяжной войне. Фюрер: Как им будет угодно! Хорошо, что я распорядился установить на франц[узской] границе тяжелые пушки на прочном бетонном основании: если франц[узы] станут стрелять по нашим городам, они постоянно будут получать от нас ответ на их стрельбу.

Сделал Гессу конкретные предложения об использовании моего ведомства и меня лично и просил его прийти ко мне на чай. Через несколько дней он явился и поблагодарил меня за материалы, касающиеся еврейского вопроса. Мой проект листовки для французов[618] он получил, мне же передал поделку, предназначенную англичанам, с копией письма фюреру. Все как всегда: благие намерения, по сути верно, но пасторально, без стержня. С несколько странной верой в то, что таким образом можно добиться решительного поворота. Я заметил Гессу, что народ смотрит сейчас на партию. У всех нас есть сейчас повод перепроверить себя, многие попрали завоеванное доверие, некоторые перестали быть национал – социалистами. Некто весьма удачно подметил, что министр проп[аганды] пока не выступал, однако он наверняка появится, когда представится случай задешево снять сливки. Старая партия настроена категорически против него, гауляйтеры сказали мне – как только фюрер лишит Г[еббельса] своей опеки, его съедят со всеми потрохами. Здесь доверие надлежит восстанавливать делами. Авторитет фюрера пока еще служит гарантией единства. Но войны диадохов[619] не за горами. Однако в них не возникнет необходимости, если нелояльные и лишенные духа товарищества персоны будут отстранены от руководства. Но если оказывается возможным (как происходит сейчас) продвигаться, расставляя товарищам подножки (Гесс понял намек на Боулера и покраснел), то ненависть к носителям этих методов становится глубоко оправданной. Партия постепенно лишается формы.

Гесс согласился и сослался на деятельность д[окто]ра Лея. Большие деньги, имеющиеся в распоряжении Г[ерманского] т[рудового] ф[ронта], вводят его в искушение оказывать влияние на различные организации. Я: Да, то же происходило в Н[ационал] – с[оциалистическом] обществе культуры. Правильная в своей основе мысль была уничтожена одними лишь деньгами. Причина в том, что до сегодняшнего дня руководство и управление финансами у д[окто]ра Лея не разделены, как этого требуют принципы партии. Его новый «структурный проект» есть среди прочего не что иное как попытка лишить меня за моей спиной дела моей жизни. (Пространный отзыв об этом был направлен Гессу.) – Затем я упомянул и о других случаях неприкрытого посягательства людей, наделенных исполнительными полномочиями, на сферы деятельности, которые их совершенно не касаются.

Мои предложения Гесс, в принципе, оценил как верные, но посчитал себя формально «обойденным». Я: Но при открытом утверждении можно будет добавить пассаж о том, что моя работа должна вестись лишь по согласованию с вами.

Мне часто приходилось размышлять об этих словах. Гесс – порядочный, безоговорочно преданный фюреру человек. Он вот уже много лет страдает болезнью желудка, нерешителен, вместо того чтобы смотреть на рейхсляйтеров как на свой штаб, он создает свой собственный гигантский [чиновничий] аппарат, частью из мелкоты, которая от его имени начинает «работать» на тех участках, которые фюрер передал в ведение р[ейхс]л[яйтеров].

Гесс снова взял мои проекты на проверку. Через несколько дней, в ответ на мой запрос относительно возможности беседы с ним, он просил передать, что в настоящее время никакие решения приниматься не будут. Опять ничего: план, которому он сам дал положительную оценку, а также документ, касающийся обучения членов партии, вот уже 3 года остаются неутвержденными. В результате партия лишается формы: чванство выскочек, подсиживание соратников в сочетании с павлиньим тщеславием, мелкобуржуазная слабость и нерешительность. В результате многие тысячи достойных национал – социалистов снова и снова задаются вопросом: неужели фюрер не вмешается? Неужели он по-прежнему будет навязывать нам д[окто]ра Г[еббельса]? Неужели не наступит порядок? – Они работают добросовестно, как и прежде, потому что они боролись и не могут поступиться этой борьбой, но в них нет той внутренней веры, какая некогда была у всех нас.

Нынешнее время могло бы дать нам возможность очищения. От того, будет ли это осознано, во многом будет зависеть наша судьба. Гесс хотя и сказал, что мое эссе для нового выпуска «Шулюнгсбриф» превосходно, я только пожал плечами: и что с того, раз за словом не следует дело.

Вчера у меня был Дарре и поделился своей точкой зрения на ситуацию. Я же рассказал ему о своих мыслях. Мы расстались – спустя два часа – условившись вновь встретиться в ближайшее время. – П[омимо] п[рочего] он считает, что англичане, благодаря тому факту, что из-за демаркационной линии у нас нет границ с Румынией, добились того, что было их важнейшей целью: не подпускать нас к Черному морю. Риббентроп заслужил право на кресло в брит[анской] Палате лордов. Железная дорога в Румынию в руках Советов! Если теперь русские войдут в Прибалтику, то в стратегическом отношении для нас окажется потерянным и Балтийское море. Москва обретет небывалую мощь и в любой момент может вместе с Западом выступить против нас.

Все верно.

По моему мнению, надежда есть – континентальный блок: Рим, Берлин, Москва, Токио. Если эта идея воплотится в реальность, Англии придется незамедлительно заключить мир, иначе Брит[анская] империя взлетит на воздух. От этой возможности сейчас зависит многое, быть может, даже все.

Кроме того: беседа о текущей работе моих сотрудников: глубоко продуманные тексты для НСК[620], серия брошюр, посвященных исторической ситуации. – Беседа с главой Национал – социалистической женской организации о вечерних мероприятиях, а также со Штиве[621] из М[инистерства] и[ностранных] д[ел] насчет «книги о культуре» для зарубежных стран, библиотеки для Ирана, нашей выставки в Финляндии, поездки д[окто]ра Лейббрандта в Рим к д[октор]у Инсабато – советнику Муссолини в украинском вопросе.

Франк, будущий гражданский комиссар в Польше, просил меня в рамках 4–недельных курсов при Внешнеполит[ической] школе[622] провести обучение всех его чиновников. Дал свое согласие, возможно, некоторые посмотрят шире на проблемы Востока.

В начале я писал о разговоре с Герингом. Вчера из Монтрё[623] от брит[анского] советника в англ[ийском] Министерстве авиации пришла открытка. Он просит направить Шикеданца. Таким образом, он сдержал свое слово: тонкая нить все еще связывает нас с Лондоном. Завтра проинформирую фюрера и Г[еринга]. Любопытно, чего от нас ожидают господа из Лондона в качестве основания для возм[ожного] заключения мира.

29.9.[1939]

Сегодня в 4 часа фюрер пригласил меня в Р[ейхс]канцелярию, чтобы обсудить предложение де Р[оппа]. На протяжении часа он говорил о Польской кампании. Армия сегодня несравнима с 1914 годом, совершено иные отношения между командованием и солдатами: генералы едят из полевой кухни, генералы находятся на передовой. Когда он, как это было на реке Сан, видит проходящие мимо батальоны, [он понимает]: таких людей больше не будет. Поляки: тонкая германская прослойка, а под ней – никуда не годный материал. Евреи – самое жуткое, что можно себе представить. Города утопают в грязи. Он многое постиг за эти недели. Прежде всего: если бы господство Польши над прежними территориями рейхапродлилось бы еще несколько десятков лет, то все бы завшивело и пришло в упадок, здесь можно теперь править лишь твердой господской рукой. Он хочет разделить эту территорию на три области: 1. Между Вислой и Бугом: все еврейство (в том числе из Рейха), а также все мало – мальски ненадежные элементы. На Висле – непреодолимый Восточный Вал – более мощный, чем на Западе. 2. У прежней границы – широкий пояс германизации и колонизации. Здесь большая задача для всего народа: создать немецкую житницу, сильное крестьянство, переселить сюда примерных немцев со всего мира. 3. Между этими двумя областями – польская «государственность». Будущее покажет, можно ли будет спустя десятилетия расширить полосу колонизации.