– Давай вместе попробуем. Только на счет «пять» сразу же сядем прямо.

Луиза спросила:

– А за руки возьмемся? Так, на всякий случай.

Я согласилась. Если одна упадет, другая ее вытащит.

После нескольких падений в вечность (мы обе знали, как это выглядит) мы посмеялись над тем, что поиграли со смертью и разрушением – и уцелели.

Луиза сказала:

– А давай посмотрим на старика небо, когда кружимся.

Мы взялись за руки в середине полянки и стали кружиться. Сперва совсем медленно. Задрали подбородки и глядели в упор в соблазнительную полоску лазури. Быстрее, чуть-чуть быстрее, потом еще быстрее и еще. Ой, спасите, мы падаем. Выходит, вечность все же взяла верх. Нам было не остановиться, мы кружились и падали, пока алчная сила тяжести не вырвала меня из ее рук и не швырнула на произвол судьбы вниз – нет, не вниз, а вверх. Целая и обомлевшая, я оказалась у корней одного из платанов. Луиза – на коленях на другом конце рощицы.

Было самое подходящее время для смеха. Проигрыш очевиден, однако всё при нас. Сперва мы хихикали и нетвердо ползли навстречу друг другу, а потом захохотали – громко, заливисто. Хлопали друг друга по плечам и по спине, хохотали снова. Мы оставили какую-то неведомую силу в дураках и в обманщиках – а это разве не полная победа?

Дерзнув со мной вместе бросить вызов неведомому, Луиза стала моей первой подругой. Мы долгие часы разучивали с ней «тутский» язык. Вот (Вак о тут) оно (о нуг о) как (кег а кег). Поскольку все остальные ребята говорили на «свинячьей латыни», мы их превосходили: на тутском разговаривать было сложнее, а понимать его – тем более. Я наконец начала разбираться, над чем хихикают другие девчонки. Луиза выпаливала несколько фраз на неразборчивом тутском и заливалась смехом. Я, понятное дело, тоже смеялась. Точнее – хихикала, потому что ничего не понимала. Полагаю, она и сама не разбирала половины того, что говорит, но девочкам же положено хихикать, и вот, три года пробыв женщиной, я начала превращаться в девочку.

В один из школьных дней девчонка, с которой я была едва знакома и почти никогда не разговаривала, передала мне чью-то записку. Старательно сложенную – значит, любовную. Я была почти уверена, что она меня с кем-то перепутала, однако она все же мне ее вручила. Вскрывая конвертик, я вынуждена была себе признаться, что испугана. А вдруг кто-то решил пошутить? А вдруг там внутри – противная тварь, а над ней написано «ТЫ»? Со мной так иногда поступали, потому что считали меня задавакой. По счастью, мне разрешили выйти в уборную – на улицу, – и там, в вонючем полумраке, я прочитала:

Я опешила. Кто? Кто такой этот Томми Валдон? Потом из глубин памяти все же всплыло его лицо. Смазливый мальчишка с коричневой кожей, живет по другую сторону пруда. Определив, о ком речь, я тут же принялась гадать: почему? Почему я? Он так дразнится? Но если Томми и есть тот мальчик, про которого я думаю, он никогда не дразнится и хорошо учится. Выходит, это не шутка. Ладно, а какие тогда пакости и мерзости у него на уме? Вопросы, подобно отступающему войску, падали один на другой. Живее, всем окопаться. Прикрыть фланги. Не дай противнику вклиниться. И что вообще положено делать Валентине?

Решив уже было бросить бумажку в зловонную дыру, я подумала про Луизу. Можно ей показать. Свернула снова, по старым сгибам, вернулась в класс. В обеденный перерыв не успеть – нужно бежать в Лавку обслуживать посетителей. Записку я положила в носок, и всякий раз, как Мамуля бросала на меня взгляд, я пугалась, что глаза ее превратились в рентгеновский аппарат, она не только видит записку и читает, что в ней сказано, но и способна ее истолковать. Я чувствовала, как соскальзываю с гладкого утеса стыда, и во второй раз едва не уничтожила это послание – вот только возможности не представилось. Прозвенел звонок, мы с Бейли наперегонки помчались в школу, про записку я забыла. Однако дело было явно серьезное, так не оставишь. После уроков я дождалась Луизу. Она разговаривала с подружками, смеялась. Но когда я подала ей наш тайный знак (два взмаха левой рукой), тут же попрощалась с ними и вышла ко мне на дорогу. Я не дала ей возможности спросить, что у меня в мыслях (ее любимый вопрос), просто вручила записку. Увидев конвертик, она перестала улыбаться. Оценила сложность положения. Вскрыла послание, прочитала вслух, дважды.

– Ну, и что ты думаешь?

Я ответила:

– А ты чего думаешь? Я разве не об этом спрашиваю? О чем тут вообще думать?

– Похоже, он хочет, чтобы ты стала его Валентиной.

– Луиза, я умею читать. А значит-то это что?

– Ну, сама понимаешь. Валентиной. Его любовью.

Опять это мерзкое слово. Предательское, зияющее, как жерло вулкана.