Проходя мимо притона, богобоязненные люди опускали глаза, разговоры стихали. В головы им вновь мучительно вползала действительность. Ведь они так или иначе были голодными и страждущими, неприкаянными и неимущими, а кучерами их повозок оставались грешники мира. Доколе, Отче милосердный? Доколе?
Человек, плохо разбирающийся в музыке, не усмотрел бы разницы между песнями, которые звучали несколько минут назад, и теми, под которые плясали в доме веселья возле железнодорожного полотна. Во всех звучал один и тот же вопрос. Доколе, Господи? Доколе?
19
Занят уже каждый дюйм пространства, однако люди продолжают протискиваться в Лавку вдоль стеночек. Дядя Вилли до упора вывернул рычажок громкости на радиоприемнике, чтобы даже молодежь на крыльце расслышала каждое слово. Женщины сидят на табуретках, стульях из столовой, скамейках и перевернутых ящиках. Малышей и младенцев разместили на всех доступных коленях, мужчины привалились к прилавкам или друг к другу.
Во мглу опасений вторгаются лучи веселья – так черное небо прорезает молния.
– Да не переживаю я за этот бой. Джо этому белому хлюпику накостыляет – мало не покажется.
– Вот именно, накостыляет так, что белый пацан его мамкой звать станет.
Наконец разговоры стихли, вставные рекламные песенки про бритвенные лезвия дозвучали, бой начался.
– Прямой короткий в голову. – Толпа в Лавке одобрительно крякнула. – Хук слева в голову, потом справа, еще раз слева.
Один из слушателей закудахтал курицей, на него шикнули.
– Клинч, Льюис пытается вырваться.
Какой-то язвительный комик на крыльце заметил:
– А белому, глядь, теперь не западло с черным-то обниматься.
– Рефери подходит, чтобы развести соперников, но Льюис отбросил противника, следует апперкот в челюсть. Соперник держится, а теперь отступает. Льюис нагоняет его коротким левым в челюсть.
Гул одобрительного бормотания выплескивается из дверей во двор.
– Левый и снова левый. Льюис приберегает свой мощный правый… – Бормотание в Лавке переходит в младенческий рев, в него вторгается дребезг колокольчика и слова комментатора: – Третий раунд завершился, дамы и господа.
Проталкиваясь внутрь Лавки, я гадаю, ведомо ли комментатору, что со словами «дамы и господа» он обращается к чернокожим по всему миру, которые сидят, обливаясь потом и бормоча молитвы, и впивают «голос хозяина».
Всего несколько человек просят эрси-колу, «Доктора Пеппера» и рутбир. Настоящее празднование начнется после поединка. Тогда даже пожилые глубоко верующие дамы, которые и детей своих учили подставлять другую щеку, и сами занимались тем же, накупят напитков, а если победа Коричневого Бомбардировщика окажется особо кровопролитной, закажут еще и печенья с арахисовым маслом и шоколадных батончиков.
Мы с Бейли складываем монетки на кассовый аппарат. Дядя Вилли не разрешает пробивать товар во время поединка. Лишний шум может разрушить атмосферу. Когда гонг возвещает начало следующего раунда, мы проталкиваемся сквозь почти священнодейственную тишину к стайке детей, дожидающихся снаружи.
– …Он бросает Льюиса на канаты, левый по корпусу, правый в ребра. Еще один правый по корпусу; похоже, слишком низко… Да, дамы и господа, рефери подает знак, однако соперник продолжает осыпать Льюиса ударами. Еще один по корпусу; похоже, Льюис не устоит на ногах.