Открыла службу миссис Дункан, миниатюрная женщина с птичьим лицом.

– Знаю, что я – свидетельница Господа моего… Знаю, что я – свидетельница Господа моего, знаю, что я – свидетельница…

Ее голос, костлявый палец, воздетый ввысь, – и церковь откликнулась. Из передних рядов донеслось бряканье тамбурина. Два раза на «знаю», два раза на «что я», два – в конце «свидетельница».

К пронзительным воплям миссис Дункан присоединились другие голоса. Сгрудились вокруг, сделали его нежнее. Хлопки ладоней отскакивали от крыши, закрепляя ритм. Когда пение достигло апогея по громкости и накалу страсти, высокий тощий мужчина, до того стоявший на коленях за алтарем, встал во весь рост и пропел с остальными несколько тактов. Вытянул длинные руки, ухватился за кафедру. Певцы не сразу очухались от волнения, но священник упорно дожидался, пока у песни, как у детской игрушки, кончится завод – и она замрет в проходе.

– Аминь. – Он окинул взглядом прихожан.

– Да, сэр, аминь, – откликнулись почти все.

– Пусть все присутствующие произнесут: аминь.

Все произнесли:

– Аминь.

– Возблагодарим Господа. Возблагодарим Господа.

– Верное дело, возблагодарим Господа. Да, Господи. Аминь.

– А теперь брат Бишоп помолится, а мы станем за ним повторять.

Еще один высокий мужчина с кожей шоколадного цвета, в квадратных очках подошел к алтарю – до того он сидел в переднем ряду. Священник встал на колени справа, а брат Бишоп – слева.

– Отец небесный, – выпевал он, – ты извлек ноги мои из трясины и глины…

Церковь простонала:

– Аминь.

– Ты во дни тягостные спас душу мою. Однажды. Взгляни, милосердный Иисус. Взгляни на страдания детей своих…

Церковь взмолилась:

– Взгляни, Господи.

– Укрепи тех из нас, кто пошатнулся… Благослови страждущих и недужных…