Честно говоря, меня самого удивило, почему все-таки я так глубоко душой и мыслями с самого начала во всей этой историей с немощной Лизой погрузился в страдания чужой дикой кошки. Может быть, от собственного страха перед смертью, от недостатка веры в загробную жизнь. Москвичка Аня, которая называет себя экстрасенсом (она смотрит за квартирой, которую я снимал на Кипре), в конце концов прониклась моими болями и разрешила мне после лечения в больнице поселить Лизу в доме. Но, одновременно, сочувствуя мне, она все-таки сказала, что я потерял контроль над собой, и это вызвано какой-то глубокой депрессией. Я с ней не согласился. На мой взгляд, возможно неадекватная открытость человека к бедам животного, тем более человека, который на протяжении всей своей жизни занимался политикой, наверное, идет от желания переключиться на какой-то другой, непривычный для себя мир. На мой взгляд, это какой-то мой, особый способ внутренней эмиграции, которым снова заболела российская интеллигенция. Когда уже нет смысла эмоционально реагировать на бесконечные абсурды нашей посткрымской России, когда начинаешь понимать, что по разумному, по-человечески Россия жить не может, остается перенести свой взор на животных, которые рядом с тобой и которым действительно ты чем-то можешь помочь. Это просто мой особый, естественный, идущий от души тип благотворительности. Хотя, честно говоря, все это мое желание кормить бездомных кошек, помогать им вызывает какой-то инстинктивный протест у многих моих русских соседей. Но я им отвечаю, что животные, в отличие от людей, куда более благодарные, куда более способные ответить любовью на любовь. Уже позже я осознал, что поддерживали мои усилия спасти эту больную кошку люди демократически настроенные, если не «западники», то, по крайней мере, критики Сталина и его преступлений. Но, как это ни парадоксально, мои соседи, мечтающие вернуться во времена СССР, мне упрямо говорили, что дикую кошку не надо кормить, ибо ее задача состоит в том, чтобы идти в кустарники и ловить опасных для нас змей.
В то утро, когда мне открылась правда просьбы Лизы пустить ее в квартиру, я проснулся от сознания своей неспособности где-то пристроить ее, больную, на месяц, до тех пор, когда я в начале августа снова вернусь на Кипр. Взять ее в Москву я не мог, ибо ее, больную, просто не впустили бы в Россию. Но я почему-то верил до последнего момента, что она обязательно выздоровеет, и на то у меня были основания, по крайней мере, еще вчера вечером, вопреки приговору врачей, она ходила за мной по комнате, немного поела сваренной мною курицы, выгибала свою спину, чтобы я ее погладил, выясняла отношения со своими братьями, которых я, конечно, тоже пустил в гостиную. И самое главное, в ее глазах появился какой-то блеск, что-то жизненное! Она толкалась, как раньше, со своими братьями у моих ног, когда я открывал холодильник, даже попросила у меня кусочек сыра, которым я перебивал себе аппетит, работая над очередной статьей о причинах «левизны» позднего Бердяева. Поэтому, как я уже сказал, проснувшись утром, я отрабатывал мысленно очередные варианты ухода за больной Лизой на месяц. Но когда я, поднявшись с постели, вошел в гостиную, я увидел, что Лиза точно решила освободить меня от всех хлопот, связанных с устройством ее жизни без меня. Она лежала на том же месте, где я ее видел вечером, перед сном, откинув назад голову, закрыв глаза, вытянув лапы вперед и почему-то пропустив свою заднюю лапу поперек своего тела. И только слабое движение живота от ее дыхания дало мне понять, что она еще жива, что она все-таки дождалась того момента, когда я приду и навсегда попрощаюсь с ней. Через несколько минут Лиза уже не дышала.
Никогда так зримо, до боли зримо я не наблюдал границу между жизнью и смертью. Даже с откинутой назад головой, но дышащая Лиза была для меня чем-то одушевленным, чем-то близким. А тут прошло всего лишь несколько минут – и перед тобой мертвое, бездыханное тело. И никто уже никогда не вернет в нее дыхание жизни. Самонадеянный человек действительно в состоянии уничтожить все живое. Но, как показывает опыт, несмотря на все претензии материалистов, человек никогда не сможет оживить мертвую природу. Смерть абсолютна. Брат Лизы, красавец Барин, который еще накануне вечером пытался заигрывать с ней и лежал, как в детстве, рядом, в эту секунду, когда она умерла, даже не посмотрел в ее сторону. Я накрыл Лизу чистой наволочкой, и она пролежала на этом месте до темноты, но никто из ее братьев, которых я пустил в квартиру, так и не подошел к ней. Даже наблюдая с близкого расстояния смерть всего лишь бездомной кошки, не человека, приходишь к страшному выводу: еще вчера на тебя смотрели ее большие зеленые глаза, глаза старухи, и в них ярко светился какой-то мир кошачьей души, а теперь ничего, кроме освободившегося от судорог смерти тела.
Когда вечером я начал подготавливать тело Лизы к погребению, заворачивая ее в наволочку, под которой она пролежала целый день, произошло то, чего я совсем не хотел. Ее маленькая, высохшая от болезни голова проскочила в проем наволочки, ее неподвижные глаза в упор посмотрели на меня. И в это мгновение, которое я позволил себе смотреть в ее мертвые глаза, я обнаружил для себя, что в них не было ничего того, чего я так боялся: ни страха смерти, которым они светились, когда у нее в ветлечебнице брали кровь для анализа, ни упрека мне, что я так и не спас ее от смерти. Напротив, ее глаза светились тем, чем она жила в последний день своей жизни, светились радостью от того, что она наконец приобрела свой дом и своего заботливого хозяина, что у нее есть свое место на диване и что никто никогда уже не будет выгонять ее на улицу, в тот ненавистный мир, в котором она родилась. И только тогда, когда я увидел глаза уже мертвой Лизы, я понял, зачем она пришла ко мне перед смертью и чего, на самом деле, она ждала от меня. Она просто хотела на несколько дней получить условия для нормальной кошачьей жизни. И что удивительно. После того, как я случайно посмотрел в спокойные глаза умершей Лизы, я сам успокоился и со спокойной душой опустил ее в подготовленное мною днем ее последнее пристанище на земле. И это поразительно! Когда она всего две недели назад приползла больная к двери моей квартиры, моля о помощи, она все же была знакомой, но чужой для меня кошкой, чужим существом. Но после моих безуспешных попыток спасти ей жизнь, после соединения в течение нескольких дней наших глаз, смотрящих друг на друга, она стала для меня совсем родной. И, наверное, уже до конца моей собственной жизни ее зеленые глаза, смотрящие на меня с любовью и благодарностью, будут стоять передо мной. Как выяснилось, Лиза перед смертью попыталась на пределе своих сил и пожить нормальной кошачьей жизнью, и вселить в меня какую-то радость.
Кошатница иранка, живущая здесь же, мать профессора архитектуры американского университета, которая советами помогала мне в моих хлопотах с самого начала, еще тогда сказала мне, что на самом деле эта дикая кошка попросилась к вам в дом не для того, чтобы везли ее в ветеринарку, а для того, чтобы вы дали недостающую ей в жизни любовь. Уже позже, узнав о смерти Лизы, она добавила: «А теперь ваши кармы сблизились, и уже после вашей собственной смерти вы навсегда будете с ней». И, действительно, после того как ее зеленые глаза вторглись в мою душу, после того как она на моих глазах умерла, она стала для меня близким и родным существом.
Когда я слушал пророчества старой иранки, что мне еще суждено встретиться с зелеными глазами Лизы, я вспомнил о мечте умирающего Николая Бердяева. Он тоже очень хотел оказаться в раю вместе с душой умершего несколько лет назад его любимого кота Мури, который, как он признался в своей исповеди «Самопознание», был в жизни самым близким для него существом. Как только появился на коленях у Бердяева мурлыкающий кот Мури, начало исчезать из его текстов шокирующее многих нарочитое отторжение от всего плотского, живого, несущего в себе раздражающие Бердяева запахи земной жизни. Отсюда и происходила нарочитая антибуржуазность привязанного всем своим телом к благоустроенной бюргерской жизни Николая Бердяева. Кот Мури не смог освободить мозги своего хозяина от коммунистических иллюзий, но он все-таки помог ему хотя бы перед смертью полюбить жизнь такой, какая она есть.
И я думаю, что если бы в жизнь позднего Бердяева ворвался бы не породистый, домашний, обласканный судьбой кот Мури, а такая кошка с улицы, как бедная Лиза, то он бы увидел то, что так и не открылось его душе до конца жизни, он бы увидел, что каждое живое существо стремится к полноценной, нормальной жизни, к тому, чтобы иметь те блага, которые имеют его соплеменники. Он бы увидел, что нет ничего, достойного осуждения, а тем более греховного в желании каждого живого существа обрести уже в этой жизни то, что делает ее полноценной, обрести условия для нормальной, благоустроенной жизни. Никак я не пойму наших якобы верящих в Бога патриотов. Если человек – дитя Божие, то почему, как они говорят, дом этого Божьего дитя должен быть ветхим, с дырявой крышей, почему это Божье существо должно обязательно пройти через муки «жизни при минимуме материальных благ». Не может себя считать счастливым даже животное, простая кошка, если она лишена того, чем обладают ее собратья. И она, дикая кошка, как я точно знаю, будет стремиться всю свою жизнь найти себе своего хозяина, найти себе свой дом. Я не считаю, как марксист Владимир Познер, что Бога нет. По крайней мере, как непознаваемое, как тайна совести, тайна любви, тайна создания всего живого Бог точно существует. Но я одновременно противник нашей русской, на мой взгляд, человеконенавистнической традиции отказывать человеку в праве на счастье в земной жизни на том основании, что взамен его ждут радости рая.
Урок общения с умирающей дикой кошкой не сделал меня «левым», готовым, как марксисты, уничтожить все, что стоит на пути полного равенства. Но я, прошедший все детство, все отроческие годы, как и бездомная Лиза, через испытания полуголодной жизни, никогда не соглашусь с теми (а их очень много развелось в посткрымской России), кто считает, что бедность, неустроенность быта есть моральное благо, облагораживающее душу человека. Не знаю, мурлыкала ли Лиза, когда она с братьями добывала себе хлеб насущный на помойке у ресторана. Но я видел, как много радости, любви и благородства в ее глазах, когда наконец-то она получила право, как нормальная кошка, пожить в своем доме, побыть с человеком, который проявлял сострадание к ее ранней неизбежной смерти. Любовь, чувство сострадания не может победить смерть. Но человек все-таки в силах помочь тому, кто нуждается в его помощи. Еще раз повторяю: на мой взгляд, вся наблюдаемая мною жизнь и ранняя смерть кошки Лизы является напоминанием о праве любого, созданного Богом существа, на достойную жизнь уже на этом свете.
Нужно ли бездомной кошке счастье на неделю?
В Стамбуле надо обязательно побывать хотя бы один раз в жизни. В Стамбуле сокрыта такая же мистика человеческой истории, как и в Афинах, Иерусалиме, Риме. Биение, все краски полноты жизни. А потом ничего, разве что камни или стены, напоминающие о том, что всему в этом мире приходит конец: «привилегиям» на абсолютный суверенитет действительно рано или поздно приходит конец, даже если они подкреплены выдающимися достижениями культуры. А если никаких достижений нет и не предвидится?!!
Но, как это ни странно, у меня в душе от посещения Стамбула живет не столько память о мертвой Софии, сколько сцена свидания на берегу Босфора молодого мужчины и живущей здесь бездомной кошки. Моя старая гостиница в старом Стамбуле как раз была расположена над набережной, и часто, уже вечером, при закате солнца я наблюдал, как сидят эти два существа рядом – человек и кошка, – и оба смотрят на море. Мне казалось это их единение трогательным, хотя в этой сцене изначально была заложена грусть: если этот молодой человек-турок приходит почти каждый вечер кормить эту бездомную кошку, значит, у него нет своего жилища, куда бы он мог ее забрать отсюда, с берега Босфора. И по всему было очевидно, что он одинок и что нет у него ничего ближе, чем эта бездомная кошка. И, наверное, сама бездомная кошка, которая ожидает каждый вечер его прихода, уже поняла, что он ее отсюда уже никогда не заберет, и ничего лучшего, чем этот принесенный ей ужин и возможность посидеть на его коленях, в ее жизни уже не будет.
Скажу сразу: благодаря моей собственной кошке Мусе, с большими черными глазами, похожими на глаза моей бабушки, пришедшую в мою жизнь, более того, в мою душу как раз за несколько месяцев до моей поездки в Стамбул, я получил ключ от внутреннего устройства этих существ, и с удивлением для себя обнаружил, что беда, страдание для них, кошек, как и для нас, людей, имеет одно и то же выражение глаз. Одна бездомная кошка счастлива просто от того, что она живет, может прыгать, греться на солнышке, а другая осознает неполноценность своей бездомной жизни, когда приходится каждый день у кого-то вымаливать себе какую-то пищу. Ее глаза несут в себе тоску. Третьи же, чаще всего коты, все свои беды бездомной жизни выражают в агрессии, в душераздирающих кошачьих криках. Серый английский кот, которого оставили уехавшие навсегда с Кипра хозяева, кричал надрывно у моих дверей несколько дней. Я его кормил, но он все равно кричал, и в конце концов он сошел с ума. И теперь со своими мутными и отчужденными от мира глазами бродит по Кипру, поедая остатки пищи, которую дают своим кошкам хозяева на балконах. И если бог вас наградил душой и способностью ощущать боль нуждающегося в вашей помощи существа, если вы не принадлежите к тем, кто, как у нас в России, считает, что во имя «великой идеи» можно убивать людей, то вы, погрузившись хоть немного своей душой в этот живущий рядом с вами кошачий мир, с удивлением обнаружите, что страдания и боли в нем столько же, сколько в нашем человеческом мире. И, самое главное, никому – ни нам, людям, ни бездомным кошкам – это страдание не в радость.
И самое поразительное, что сцена свидания одинокого молодого мужчины с бездомной кошкой на берегу Босфора была напоминанием мне о моих собственных, будущих переживаниях от конфликта любви к вошедшей в твою душу кошки с железной логикой жизни, которая не позволяет нам быть вместе. И я теперь, приезжая несколько раз в год на Кипр продлевать себе жизнь, каждый вечер, буквально каждый вечер сижу со своей любимицей Чернушкой на берегу Средиземного мора, предварительно накормив ее до отвала тем, чем обычно кошек не кормят. Я сижу, правда, не на скамейке, а на выступе фундамента недостроенного ресторана, а она – рядом со мной на камне. И у нее, с тех пор как она поняла, что я никогда не стану для нее настоящим хозяином, грустный и даже какой-то отчужденный от меня взгляд. Она сидит со мной рядом и все время прячет от меня свои глаза. В первое время, когда я откликнулся на ее зов и начал приходить к ней два раза в день в гости, когда она еще была котенком, она высматривала мое приближение с крыши террасы иранцев-иммигрантов, которые ее приютили, спрыгивала вниз, бежала мне навстречу, предвкушая сладость моих подарков. Потом, в знак благодарности, как все кошки, ложилась на спину, несколько раз перевернувшись подбегала ко мне, я ее гладил, делал ей массаж, который я каждый день дома, в Москве, делаю Мусе и ее внучке Магде, а дальше начиналось самое трудное: я начинал уходить, Чернушка следовала за мной, надеясь, что я возьму ее на руки и унесу с собой из ее, как ей казалось, временного приюта. Я ускорял шаг, мы доходили до границы ее кошачьей территории, где она выросла, и она удивленная и грустная останавливалась и провожала меня своими зелеными глазами. Но теперь, спустя три года, у нас все по-другому. Она, конечно, тоже меня ждет и рада, когда, после двухмесячного перерыва, я, выполняя моцион хождения по кругу нашего поселка, начинаю подходить близко к террасе квартиры иранцев, которая, к счастью для меня и для нее, все еще является для нее надежным приютом. Но сейчас Чернушка уже никогда не бежит мне навстречу, не высматривает мое приближение с крыши террасы, а лежит где-то рядом с пешеходной аллеей и встанет и пойдет мне навстречу, только если я ее позову. И то, делает это медленно, как будто делает мне одолжение. Чернушка, осознав, что мы никогда не будем вместе, что я никогда не возьму ее отсюда, выстраивает со мной отношения с чувством собственного достоинства. И она стыдится того, что она бездомная кошка. В прошлом году, в начале зимы я утром ее долго искал. На террасе ее не было, ибо шел дождь. Наконец я нашел ее с противоположной стороны дома, лежащую под балконом на обрывке какой-то разодранной куртки. Я подошел близко, позвал ее. Что поразительно, она даже не посмотрела в мою сторону и не подошла ко мне. Она отказалась от завтрака, который я ей принес. Вот вам доказательство того, что чувство стыда от своей неустроенной жизни бывает даже у кошек. А сейчас, как обычно, съев приготовленный мной ужин, она отпрыгивает в сторону и ждет, выясняет для себя, действительно ли я намерен уделить ей больше внимания. И только почувствовав, что я никуда не спешу и готов уделить ей больше времени, она прыгает на перила террасы, рядом с которой мы последнее время встречаемся, и подставляет мне спину для массажа и крайне редко мурлычет. Потом мы садимся оба на край фундамента недостроенного ресторана и долго сидим друг с другом рядом. И когда я, рано или поздно, всегда с грустью в душе, ухожу к себе спать, она не шелохнется и еще долго сидит одна на месте нашего свидания.
«А почему вы не возьмете ее с собой, если эта кошка для вас так дорога?» А потому, что моя ситуация очень напоминает ситуация молодого турка, с упоминания о которой я начал свой рассказ о любви к бездомной кошке. Квартира у меня есть, и по бывшим советским меркам совсем неплохая, но в ней со мной уже семь лет живет и Муся, и ее дочь Конфетка, и внучка Магда. Я сам не сразу решился жить с тремя кошками. Но красавицу Конфетку я не мог оторвать от мамы Муси, ибо она больна, у нее что-то с психикой, и сама она скорее всего не сможет долго прожить. Решение оставить Конфетку с мамой Мусей навсегда ускорило предложение моей новой родственницы, убежденной дарвинистки, вынести ее во двор и оставить около мусорных баков, и пусть она выживает, если выживет. А спустя три года вернулась к маме и бабушке Магда, ибо Галя, соседка, которая ее маленькой забрала у меня, умерла после второго инфаркта. В этой ситуации появление четвертой кошки, Чернушки, было бы уже признаком какой-то сумасшедшинки, о которой уже открыто говорят мои сыновья. Но ведь, честно говоря, Чернушка не ищет нового приюта, а ищет хозяина или хозяйку, которые бы ей всецело принадлежали. И, самое главное, горизонты моего грядущего восьмидесятилетия уже приближаются, каждый день жизни для меня уже божий дар. И что станет с Чернушкой-киприоткой, если ее хозяина не будет? Так что, пока существует приют для бездомных кошек, организованный сердобольным иранцем, профессором архитектуры Шахином, пускай она живет на берегу теплого моря, где она родилась и выросла. Даже если случится чудо, и Шахин вернется преподавать архитектуру в Иран, голод ей не угрожает. Всегда найдется очередная норвежка, как наша Ева, которая каждое утро на свои скромные средства организовывает «шведский стол» для бездомных кошек.
И уж совсем неприемлемо самое очевидное и, казалось бы, простое решение: насладиться общением с Чернушкой у себя в квартире, когда я приезжаю в очередной раз на несколько недель на Кипр. Слава богу, от такого соблазна меня сразу отговорил Шахин: «Я не приму назад вашу леди после того, как она поживет у вас несколько недель. У кошки не может быть одновременно два дома и два хозяина. Или забирайте ее в Москву, или, если вам так хочется, посещайте ее здесь, у меня». И, кстати, Чернушка это сама чувствует. Так уж получилось, что в прошлом году, когда ко мне на Кипр приехал сын с детьми, я снял для себя на две недели квартиру практически рядом, дверь в дверь с квартирой Шахина, где живет Чернушка. И она, когда я выгружал вещи из такси, уже ждала меня у дверей этой квартиры. Но, поразительно, когда я ее позвал, она не вошла за мной в эту квартиру, и ни разу не вошла за две недели, хотя аккуратно приходила за завтраком и ужином к этой двери. И, откушав рядом с дверью свой завтрак или ужин, она на моих глазах вылизывала до блеска свою шерсть, но никогда не переступала порог этой квартиры.
Хотя по-настоящему бездомные кошки, которые не имеют приюта у профессора-иранца, как Чернушка, с радостью соглашаются на кошачье счастье хотя бы на две-три недели. Сестра и брат бедной Лизы, которые жили у меня в квартире с ней, когда Лиза умирала, жесткая и умная Катя и ее добродушный, обидчивый брат Барин, ждут не дождутся, когда я приеду в очередной раз и пущу их лежать на их любимом диване. И формально, по фактам, по времени пребывания со мной вместе, Катя стала мне ближе, чем Чернушка из приюта. Я даже испытываю чувство вины перед ней, перед этой маленькой серой кошкой с умными, пронизывающими глазами, которая смотрит на вас свысока: из-за меня она чуть не лишилась жизни. Моя соседка снизу Лена, после моего отъезда в Москву осенью прошлого года настелила на крышу своей веранды колючую проволоку, чтобы преградить кошкам дорогу наверх, на мой и противоположный балкон Хьюго и Елены Эриксон. Муж – норвежец, жена – русская. У моих соседей по лестничной площадке такая же болезнь, как у меня. Когда они приезжают на Кипр, они кормят с утра до вечера бездомных кошек. Но кошки, которые выросли на наших балконах (они живут там, когда нас нет), по привычке прыгали с лестничной площадки на Ленину крышу с железной проволокой и конечно рвали себе сухожилия на ногах. И когда я вернулся на Кипр уже в конце ноября, обрадовавшаяся моему приезду Катя еле доползла до моей двери, она была уже совсем плохая. Ветеринар, к которому мы, как всегда, с норвежкой Евой приехали, зафиксировал не только разрыв мышцы на правой задней лапе, но и заражение крови. Но уколы, которые ей у меня в квартире делала Ева, и антибиотики спасли ей жизнь. И потому, несмотря на свой жесткий характер (Катю боятся не только кошки, но и коты), она делает все возможное и невозможное, чтобы выразить мне свою кошачью благодарность. Ходит со мной на берег моря даже в сорокаградусную жару и сидит в кустах по два часа, пока я плаваю и пока, возвращаясь с пляжа, ее не позову. И счастливая, по дороге охотясь за ящерицами, бежит за мной и с нетерпением ждет, когда я открою дверь в квартиру. Но все равно я расстаюсь с Катей не с такой грустью, как каждый раз расстаюсь с Чернушкой из приюта. Хотя трудно объяснить, почему одна кошка, та же Чернушка, запала тебе в душу, и если бы условия позволяли, я бы забрал ее в Москву и жил бы с ней постоянно, а другая кошка, как, к примеру, Катя, все же для меня только существо, которому я хочу помочь. И это уже загадка природы: почему одно существо – не важно, человек или животное, – является родным, близким для вашей души, а другое, если оно даже рядом с вами, не становится родным. Хотя, наверное, в выборе животным будущего хозяина никакой мистики нет. Они просто обладают особой чувствительностью к строению наших душ и безошибочно определяют тех, кто может им помочь. Рядом с миром, который мы, люди, видим и чувствуем, находится второй мир, в котором сокрыта тайна нашей жизни и в который мы прорываемся сознанием крайне редко, обычно в трагические минуты своей жизни. И мне думается, что кошкам дано видеть нас в наших обоих измерениях жизни, а потому они знают о нас больше, чем мы знаем о себе сами.
Мои близкие говорят, что, на их взгляд, в моих заботах о кошках и дома, в Москве, и на Кипре есть что-то ненормальное. Я на их замечания не реагирую. Не надо бояться себя, если вы почувствовали в своей душе потребность иметь рядом с собой животное, если к вам пришла, как ко мне в Москве, Муся вместе со своими котятами, а на Кипре – подарила мне свою любовь и привязанность Чернушка. Мир держится, продолжает существовать только из-за того, что кому-то все-таки удается осчастливить находящееся с ним рядом живое существо. Нет смысла в человеческой жизни, если она от начала до конца наполнена страданиями и унижениями. И поэтому моя душа постоянно восстает против русских властей, которые во имя надуманных идеалов, а чаще всего – во имя болезненного самолюбия наших властителей взращивают семена нищеты, ввергая жизнь миллионов наших соотечественников в испытание скудостью, экономией на всем, и даже на собственном здоровье.
Конечно плохо, что я не могу дать Чернушке все, что она от меня ждет. Но, как я чувствую, даже та радость, и не столько вкусная еда, сколько ласки и токи любви, идущие от моей руки, ей очень важны. Сам факт, что к ней, в отличие от ее подруг по приюту, кто-то приходит, уделяет ей внимание, все же для нее очень важен, иначе бы Чернушка, несмотря на то, что она выстроила наши отношения на равных, не радовалась бы нашему очередному свиданию. Многие из нас, людей, как правило, став по старости реально одинокими, многое теряют, не открыв свою душу любви к животным. Тем более у нас, в нынешней России, где так и не стал слышен голос родной церкви, зовущей делать добро и помогать ближнему. Наверное, в политике в России мы уже никогда ничего не изменим. Вряд ли у нас появится власть, которая будет уважать свой народ и не будет говорить, что Крым является не причиной, а всего лишь поводом для объявления Западом экономической войны России, что якобы президент не читал проект пенсионной реформы, обнародованный в день открытия игр Чемпионата мира по футболу. Наша русская власть относится к населению как к несмышленым и неокрепшим умом детям. Но никто нам не мешает очеловечить свой быт, обуздать в себе ту жестокость, которой мы удивляем мир. Никто в мире, кроме нас, не травит бездомных кошек, не убивает бездомных собак во имя чистоты наших улиц в дни чемпионатов мира.
Хотя души людей устроены по-разному. Дети наши несут в себе нашу кровь, но души родителей и их потомков могут быть совершенно разными. И не хуже, и не лучше – просто разными. И в конце жизни я уже могу дополнить аргументы в защиту идеи Бога, тайны духовного, которые приводил Лев Толстой в своих дневниках: доказательством особой природы духовного, ее независимости от материального является тот очевидный факт, что состояние души, качество ее переживаний, ее способности чувствовать красоты мира абсолютно независимы от твоего возраста – играешь ли ты своими мускулами или же ты совсем одрях. Так писал Лев Толстой. Но, на мой взгляд, независимость души, ее уникальность как тайны Бога, тайны совести, проявляется и в том, что сами по себе гены, их строение и химический состав, не несут в себе ничего духовного. Они чаще всего несут твои болезни, даже твои умственные способности, если твои дедушки и бабушки учились в гимназиях, то у тебя больше шансов стать отличником. Но гены бессильны определить качество твоей души, твою способность сострадать, твою открытость к чужому горю.