Причуды ленинградского вкуса

Альтернативное искусство и художественное новаторство интересовали в Ленинграде отнюдь не всех. Обращаясь в 1975 году в Управление культуры с просьбой дать разрешение исключить из репертуара пьесу «Тоот, другие и майор» венгерского драматурга И. Эркеня, директор театра писал: «Жанр и решение спектакля оказались слишком сложными для восприятия наших зрителей, неподготовленных к острому гротеску на сцене»[1087]. Общегородского мерила вкуса не существовало. Гордость за ленинградский театр в целом вовсе не обязывала посещать все или хотя бы некоторые спектакли. С одной стороны, имелись любители джаза, для которых хорошие выступления и интересные записи были на вес золота, с другой – люди, для которых даже полулегальный статус джаза не делал эту музыку удобоваримой[1088]. Некоторые ленинградцы были убеждены, что у них нет музыкального слуха, но были и другие, особенно мужчины, которым концерты казались скучными, а балет – смешным[1089].

Как и в любой другой стране, многое зависело от социального и образовательного уровня, но прямой связи со склонностью к искусствам тут не было. Среди прекрасно образованных людей попадались те, кому было не до высокой культуры[1090]. С другой стороны, многие представители рабочего класса были ее ярыми поклонниками, о чем свидетельствует жалоба, направленная в Министерство культуры в 1957 году. Ее автор, водитель такси, утверждал, что группа потенциальных пассажиров нанесла ему «оскарбление» (так!), когда он отказался везти их всех домой (по его словам, обидчики были пьяны, и их было слишком много, чтобы поместиться в такси). Интересно, что водитель сразу узнал в своих противниках актеров Пушкинского театра и использовал свои познания в драме, чтобы выставить их с худшей стороны:

Ленинградцев – выходцев из всех социальных слоев почти наверняка в школьном возрасте водили в музей; столь же универсальным опытом было и коллективное посещение хотя бы одного культурного мероприятия. Дошкольников и младшеклассников могли повести на спектакль в один из ленинградских театров кукол или в цирк, а детей постарше – в Театр юного зрителя, а то и в Кировский или БДТ[1092]. Государственная система распределения не только предусматривала такие посещения в образовательных целях, но и осуществляла коллективное распространение билетов на рабочих местах, в том числе и на заводах. Но, как и в других областях дефицитной экономики, то, что было легкодоступно, не всегда ценилось. К организованным культпоходам относились с подозрением: считалось, что это способ «сбросить» билеты, которых иначе никто бы купить не захотел[1093]. Потенциально приятное времяпрепровождение система превратила в «обязаловку». С другой стороны, у заводских рабочих не было связей, чтобы «достать» билеты, как это делали работники культуры или даже школьные учителя, если у них в классе вдруг оказывались дети известных актеров[1094]. Еще важнее то, что посещение этих мероприятий не было частью культуры[1095]. Люди из рабочего класса нередко вспоминают, что ходили в театр только в детстве и то, что они видели, не обязательно производило на них сильное впечатление[1096].

Были в Ленинграде и менее интеллектуальные развлечения. Театр музыкальной комедии, репертуар которого состоял из произведений советской и зарубежной оперетты, был одним из самых популярных мест в городе, хотя и не входил в программы пребывания в городе для иностранных туристов. В 1963 году театр продал за год 493 700 билетов, уступая только Кировскому, где в том же году продали 608 000 билетов; при этом Театр Музкомедии был вдвое меньше Кировского: 750 мест против 1609[1097]. Подобно лондонским театрам, которые могли похвастаться, что «никогда не закрывались», Театр Музкомедии в войну тоже побил все рекорды: его труппу не эвакуировали, а во время блокады артисты театра сыграли более 1000 спектаклей[1098]. И это было не просто помпезное официальное заявление. Пережившие блокаду вспоминали спектакли с теплотой и признательностью: как зрители сидели в зале в пальто и валенках (что в мирное время было невозможно представить ни в одном театре или концертном зале), а Н. Янет, солист труппы и ее художественный руководитель в военное время, и его жена Н. Пельцер носились по сцене в легких вечерних нарядах, умудряясь поднимать всем настроение[1099]. Но публика валом валила в Театр Музкомедии не только благодаря сентиментальным воспоминаниям: репертуар, состоявший из беззаботных советских оперетт («Золотая долина» И. О. Дунаевского, «Севастопольский вальс» К. Я. Листова) и классики западного репертуара (в том числе Ж. Оффенбаха и И. Штрауса), а также мюзиклов начала 1970-х, привлекал публику, на которую большая опера действовала устрашающе[1100].

Советские оперетты и мюзиклы находились на стыке музыкального театра в строгом смысле слова и того, что в русской традиции называлось эстрадой, – варьете. В 1970-е и 1980-е все это на поверхности вылилось в блестящий коммерческий продукт. Преобладали в этом жанре московские артисты – такие, как А. Пугачева, с ее внушительными формами, охристой гривой и неизбывной любовью к нарядам в блестках[1101]. Однако существовали и достаточно скромные заведения, где можно было послушать живую эстраду, в том числе многочисленные Дворцы и Дома культуры и заводские клубы по всему городу. При Кировском заводе, например, был духовой оркестр, отмеченный разными наградами и призами, – он играл «легкую» классику, попурри из военных песен и любимые мелодии из репертуара русской музыки XIX в., а также «Марш краснопутиловцев». При заводском клубе активно работала любительская театральная студия, ставившая мелодрамы и комедии[1102]. Такие клубы посещали не только рабочие – они привлекали публику со всего района[1103]. Тем не менее для кого-то даже посещение клубов и Домов культуры оказывалось недоступным. В 1962 году отчет секретного отдела горкома КПСС сигнализировал, что рабочие считали расходы на посещение не только театров, но и молодежных кафе и Дворцов культуры чрезмерно высокими: «Чтобы культурно провести вечерний досуг, молодежи приходится платить, и платить немало. Попасть в секцию или кружок тоже непросто, вот и болтается молодежь на улицах»[1104].

Билеты в кино, с другой стороны, стоили дешевле, и просмотр фильма был более «демократичным» мероприятием: ведь кинотеатры были во всех районах, включая новые[1105].

«Кино было дешевым, массовым. Обсудить можно было любой фильм. Все всегда смотрели одно и то же. Ну, во всяком случае, если это был новый фильм, то о нем бы знали почти все», – вспоминает женщина 1937 г. р. Популярны были, например, такие фильмы, как «Битва в пути» (1961) В. Басова по роману Г. Николаевой об уральском заводе сталинских времен, где запутанные любовные отношения вступают в конфликт с производственной необходимостью, или «Тишина» (1964) того же режиссера, где отображены политические репрессии послевоенных лет[1106]. В 1968 году необычайную популярность приобрел очередной фильм Басова «Щит и меч» – для многих ленинградцев старшего поколения он до сих пор остается одним из самых памятных киновпечатлений[1107]. С другой стороны, в 1970-е кино– и телехиты стали «легкомысленнее» – например, телефильм «Д’Артаньян и три мушкетера» (1978) Г. Юнгвальд-Хилькевича или «Служебный роман» Э. Рязанова (1978)[1108].

6.8. Главный фасад кинотеатра «Балтика» (7-я линия В. О., д. 7), 1952 год. Фотограф неизвестен. ГМИ СПб. Этот известный кинотеатр (изначально построен в 1910-е под названием «Форум», реконструирован в сталинские годы и снесен в постсоветское время, чтобы освободить место для дорогих квартир) не только отразил своей судьбой взлет и падение ленинградского кинематографа, но и сам сыграл роль в кино: именно здесь беспутный переводчик из «Осеннего марафона» встречается со своей любовницей

Конечно, фраза «все всегда смотрели одно и то же» не совсем точна. Доступность кино привела к дифференциации вкусов – процесс, который стал особенно заметным, когда в 1970-е советские студии начали производить картины, специально предназначенные для массового рынка. Эти кассовые фильмы (триллеры и комедии) были «продуктом широкого потребления» для рабочей аудитории наряду с индийскими фильмами; авторское кино привлекало куда меньше[1109]. С другой стороны, цвет интеллигенции приходил в Дом кинематографистов, чтобы посмотреть картины Антониони или Луи Маля; зрителя не смущал ломкий старушечий голос за кадром – переводчица, судя по всему, учила иностранные языки еще в Смольном институте для благородных девиц и все диалоги сводила к монологу[1110]. Культовой фигурой в Ленинграде, как и во всей Европе, был И. Бергман; восхищение вызывал и итальянский неореализм[1111].

Чтобы смотреть зарубежные фильмы, совсем не обязательно было иметь доступ в закрытый элитарный клуб. В доперестроечный период «оазисом культуры» был кинотеатр «Спартак»: там можно было посмотреть фильмы Ф. Феллини, Ф. Дзеффирелли или Л. Годара. «Большие были очереди, но они нормально двигались, не было проблем. Всегда попадали, собственно. Билеты были очень дешевые. <…> Мы ходили в “Спартак” просто как на работу. Периодически туда ездили, смотрели, выписывали все ретроспективы»[1112]. У этой публики интерес к советским фильмам ограничивался художественными шедеврами, такими как «Гамлет» (1964) и «Король Лир» (1969) Г. Козинцева, картинами А. Тарковского или С. Параджанова, армянина родом из Тбилиси (фильмы режиссеров – выходцев из Грузии, как правило, вызывали восхищение у аудитории). При этом западные фильмы можно было посмотреть и на других площадках, например в ДК им. Кирова; своя интеллигентская аудитория была и у советских комедий. Цитаты из комедийного триллера Л. Гайдая «Бриллиантовая рука» (1968) с С. Светличной в роли советской «глянцевой» девицы в бикини а-ля Урсула Андресс прочно вошли в советский фольклор. Фраза «Хорошо сидим!» приобрела стойкую ироническую окраску после того, как ее произнес один из героев «Осеннего марафона»: в виртуозно снятой сцене, где звучит эта реплика, персонажи испытывают крайнюю степень неловкости[1113].

«Осенний марафон» – фильм, успех которого был, как минимум отчасти, обусловлен местом действия. Но если фильмы о Ленинграде нравились местной публике, та же публика вовсе не обязательно отдавала предпочтение фильмам, снятым в городе. Массовая притягательность и местная специфика пусть и не вступали в противоречие, но и не всегда дополняли друг друга. Прямой связи между популярностью и географической близостью не было и в спорте. Единственный вид спорта, который был хорошо развит до 1917 года, – скачки – в позднесоветском Ленинграде вообще не был представлен[1114]. У местных футбольных команд – «Динамо» и «Зенита», «Автомобилиста» и (до 1962 года) «Адмиралтейца» – были свои преданные болельщики, но ни одна из них не блистала на национальном уровне: лучшая из этих довольно посредственных команд, «Зенит», завоевала титул чемпиона СССР лишь однажды – в 1984 году. И ни одна из команд не воспринималась как городской бренд[1115]. Как и в других советских городах, хоккей и баскетбол пользовались в Ленинграде не меньшей популярностью, чем футбол. «Спартак», ведущая баскетбольная команда, в первые 18 лет своего существования показывала довольно скромные результаты, но в 1953 году победила на Всесоюзной спартакиаде, а в сезоне 1958-го была принята в первый дивизион. 1970-е – время триумфа ленинградского «Спартака»: с 1970-го по 1978-й команда успела побывать чемпионом СССР (один раз, в 1975 году) и не менее шести раз занять второе место. Победив в розыгрыше Кубка СССР в 1978 году, «Спартак» также привез домой Кубок кубков в 1973-м и 1975-м. За десять лет более десяти спортсменов из «Спартака» пополнили национальные сборные, в том числе вошли в олимпийскую команду 1972 года, возглавлял которую высоченный и внушительный Александр Белов, автор победного «золотого броска». Женский баскетбол в Ленинграде был не менее успешным, что для мира командных игр, где обычно доминируют мужчины, было довольно необычно. В 1970-е ЖБК «Спартак» тоже занимал ведущие позиции на национальном и международном уровнях[1116].

По мере того как главной формой массового развлечения становилось телевидение, внимание зрителей все больше переключалось с местных команд на те, что с телеэкранов выступали перед общенациональной аудиторией. Многие ленинградцы, как и жители всего Советского Союза, радовались в первую очередь достижениям национальных сборных, а главными героями теперь были те, кто привозил золотые медали с Олимпийских игр[1117]. Достигнув славы в масштабах страны, «звездные» игроки, как правило, обрывали местные связи, уходили в центральные (то есть в московские) клубы и становились частью общенационального пантеона. Похожим образом телевидение влияло и на статус артистов. Аркадий Райкин, чью популярность долгие годы поддерживало именно телевидение, оказался также последней ленинградской звездой такого масштаба на голубом экране[1118].

Перестройка приходит в кино

Эпоха гласности поначалу дала культурной жизни Ленинграда огромный толчок. Театры, концертные залы и кинотеатры внезапно оказались переполнены. «Для меня перестройка – знаете с чего началась? С фильма “Покаяние” Абуладзе, который в 84-м году показывали на широком экране» [1119]. Не менее яркий фильм того же года – драма А. Германа о милицейском следователе 1930-х «Мой друг Иван Лапшин», снятый в Ленинграде (хотя действие картины происходит в районе Криуши г. Астрахани), – также стал вехой перестройки, вернув в кино интеллигентную публику, почти покинувшую кинотеатры на излете советской эпохи[1120]. 1987 году Ленинградское телевидение (пятый канал) начало транслировать передачу «600 секунд» – своеобразный дайджест журналистских расследований, не имевший аналогов в истории советского телевидения, да и других средств массовой информации. Сочетая критику властей с ужасающими документальными кадрами «настоящих преступлений», программа не претендовала на объективность, но оторваться от нее было невозможно; она стремительно увеличивала свою аудиторию[1121]. В 1990 году документальный фильм С. Говорухина с участием того же телеведущего, А. Невзорова, «Так жить нельзя» сыграл на популярности новостной программы, призывая к социальным изменениям уже с киноэкрана.

Период гласности сопровождался прорывом и в театре. В частности, отмена жесткого контроля за проведением публичных мероприятий и прекращение культурной цензуры вызвали всплеск активности студийных групп. Как и неформальные институты в целом, театры-студии теперь имели законное право на существование – они могли подавать заявки на получение собственного помещения, рекламировать свои спектакли и беспрепятственно впускать любое количество зрителей. Любители театра с энтузиазмом восприняли возможность увидеть постановки авангардной классики, новую драматургию или оригинальные прочтения уже знакомых пьес. Ленинградцы вдруг столкнулись с постановками, где не было традиционного разделения на актеров и зрителей – ив целом публике это нравилось. Даже драма на «безопасную» тему – такую, как восстание декабристов, – могла трактоваться в смелом и необычном ключе: