Явный выбор покупателей в пользу «наших» продуктов напрямую влиял и на производителей. Мясокомбинат им. Кирова сумел пересоздать себя заново: сначала как государственный Санкт-Петербургский мясокомбинат – запустив в 1992 году новые линии по производству «деликатесной» колбасы, а затем – как мясокомбинат «Самсон» [Озерская 1992]. Что же касается промышленных товаров, здесь обаяние «местных» брендов меркло. Попытка фабрики «Большевичка» в 1995 году запустить линейку одежды, привлекательной для нового потребителя, успехом не увенчалась [Иванова 1995]. Шикарная дизайнерская одежда продавалась в Петербурге гораздо хуже, чем в Москве: в отделе Гостиного Двора, где продавались такие бренды, как «Гуччи», «Дольче и Габбана» и «Кристиан Лакруа», царила тишина – как в египетской гробнице перед запечатыванием входа[973]. В нижнем сегменте рынка ситуация с иностранными товарами обстояла иначе. Из-за таможенных пошлин готовая одежда от компаний типа «Mango» или «Zara» стоила дороже, чем в странах, откуда ее привозили, но зато привносила нотку заморской элегантности. Одежда этих марок приобрела в Петербурге определенную репутацию, которую едва ли имела на центральных улицах тех городов, где она изначально появилась[974].

Походы по магазинам пропитания ради тоже никуда не делись. По-прежнему считалось, что на праздники надо устраивать пир на весь мир, а в остальное время жить попроще. В устроенном на западный манер премиальном гастрономе во Владимирском пассаже продавалось оливковое масло, изготовленное в «одном-единственном земельном владении», по 80 евро за бутылку и стояли аквариумы с живой рыбой, но в то же время лежали копеечные пакетики овсяной каши и действовали скидки для пенсионеров в утренние часы. Здесь можно было увидеть молодую пару в одежде от «Emporio Armani», склонившуюся над пачками макарон со словами: «Нет, лучше все-таки отечественные, они не разваливаются при варке»[975]. В супермаркете рядом с моим домом можно было приобрести килограмм куриных сердечек или суповой набор по цене двух буханок хлеба. Зато соседнюю кондитерскую (которая, по слухам, принадлежала любовнице известного бизнесмена) часто посещали (и не только по выходным) люди, готовые потратить на булочки и пирожные для гостей 50 долларов в рублевом эквиваленте. Между этими двумя крайностями, конечно, была масса вариантов, но в большинстве продовольственных магазинов упор делался на скромный повседневный ассортимент: рыбные и овощные консервы, мясные и рыбные копчености, кисломолочные продукты, крупа, резаные томаты и огурцы в банках, куры и картофель. В обычных магазинах (в отличие от «элитных») набор овощей был исключительно сезонным. В коварное время на стыке зимы и весны морковь и свекла под защитным слоем грязи часто выглядели сморщенными. Но к маю уже в изобилии были доступны лук, картофель и морковь «нового урожая», а летом и осенью на прилавках красовались разноцветные яблоки и ягоды.

Кроме того, существовал и «рынок промышленных товаров первой необходимости», о чем свидетельствовали многочисленные комиссионные магазины (некоторые с гордой надписью «Секонд-хенд из Европы» на дверях). Многие люди, особенно в отдаленных районах, по-прежнему ходили в магазины, где выкладка товара не менялась с советских времен: полки с бакалеей, растительным маслом и алкогольными напитками располагались позади продавца, за высокими прилавками[976]. Рынки с пирамидами фруктов, стойки с тапочками фирмы «Формика» и пластмассовые головы в платках оставались неотъемлемой частью пейзажа в районах станций метро «Нарвская» или «Ломоносовская».

5.16 Закуток на рынке внутри бывшего кинотеатра «Спутник» рядом со станцией метро «Ломоносовская», январь 2012. Обратите внимание на платки, намотанные на пластмассовые головы (третья полка сверху)

Стихийная розничная торговля не исчезла полностью даже в центре. Апраксин Двор в 2000-е все еще представлял собой ряды традиционных галерей из маленьких магазинчиков, где торговали буквально всем – от автомобильных запчастей до ажурных колготок и товаров для шитья и рукоделия. В первое десятилетие нового века городская администрация решила расчистить место. В 2002 году было создано Агентство по реконструкции и развитию Апраксина Двора с целью превратить эту площадку в дорогой торговый центр[977]. В 2008 году был наконец заключен контракт на реконструкцию территории с компанией О. Дерипаски «Главстрой». Планы были грандиозные: построить огромные новые галереи и атриумы, а большую часть исторических зданий на территории рынка предполагалось снести. Было объявлено, что в центре разместится торговый и культурный центр по образцу лондонского Ковент-Гардена[978]. Для рынка была подобрана другая площадка – в отдаленном пригородном районе проспекта Руставели.

Но выселение существующего рынка застопорилось: торговцы «Апрашки» просто отказывались переезжать [Тихонова 2009]. На пути проекта реконструкции множились финансовые и юридические препятствия, появились природоохранные ограничения. В июле 2010 года городская администрация не разрешила застройщикам повторно подать свое предложение, и этот отказ был одобрен Госстройнадзором[979]. К осени того же года ситуация окончательно зашла в тупик.

Многие рядовые петербуржцы «Апрашку» ненавидели. «Не может быть, чтобы на одной из главных набережных города, прямо рядом с Большим драматическим театром, существовал рынок, где сплошная грязь, наркотики и контрафакт», – возмущался в ноябре 2009 года участник одного из интернет-форумов. Еще один участник называл Апраксин Двор «бардаком» [980]. Рынок превратился в мишень для комментариев, направленных против граждан азиатского происхождения, – как со стороны чиновников, так и со стороны рядовых горожан. В октябре 2008 года председатель Комитета по инвестициям и финансовому планированию Санкт-Петербурга Р. Старовойт заявил: «Всем понятно, что в настоящем виде данная территория в центре города оставаться не может. Это ведь настоящий Шанхай»[981]. В том же духе высказался один из участников интернет-форума, для которого ситуация на Апрашке была иллюстрацией того, как «Питер превращается в один большой аул»[982]. Но в городе, где все дорожало, недорогие места были насущной необходимостью. «Мне нравится “Апрашка”. Здесь можно купить вещи по оптовым ценам, и не нужно для этого ехать к черту на кулички», – было одним из типичных мнений[983].

5.17. Торговый центр «Галерея», 2011

Попытка «европеизировать» город, сделав его магазины более гламурными и, как следствие, более дорогими, могла стать жизнеспособной политикой только в том случае, если бы доходы начали приближаться к европейским нормам. В начале 2010-х эта цель все еще казалась далекой.

5.18. Апраксин

Двор по-прежнему упорно сопротивляется «улучшениям», 2012

Во всяком случае, у Петербурга всегда было свое «брюхо» (см. известную книгу А. А. Бахтиарова «Брюхо Петербурга»), свои сомнительные магазинчики и развалы, шумные рынки. Учитывая, что новая городская власть была поистине одержима «традицией», какая-то поэтическая справедливость заключалась в том, что истинно питерские места выжили и сохранились: ведь они куда более «настоящие», чем новый торговый центр «Невский пассаж», собранный из перестроенных домов XIX века, аккуратно оштукатуренный и выкрашенный, со спрятанным внутри многоэтажным торговым центром, отвечающим «европейским нормам».

Глава 6

Театральная улица

Как я любил холодные просторыпустых фойе в начале января,когда ревет сопрано: «Я твоя!» —и солнце гладит бархатные шторы.Л. Лосев[984]

Самоопределение ленинградской интеллигенции состояло не только в отказе интересоваться коммерцией и политикой (эти сферы традиционно отождествлялись с Москвой), но и в отстаивании статуса своего города как святыни альтернативных ценностей. Хотя решающую роль в этом играл «петербургский текст» в литературе и живописи, положение города как «культурной столицы» имело и другие основания. В 1930-е, когда большинство крупных деятелей культуры перебралось в Москву и литературно-художественный истеблишмент скатился в провинциализм, главной областью, в которой Ленинград все еще мог претендовать на «всероссийскую» значимость, стали сценические искусства[985]. Местных звезд порой переманивали в столицу: туже Г. С. Уланову – наверное, лучшую балерину своего поколения (с 1944 года она работала в Большом театре) – или Д. Д. Шостаковича, который после октября 1941 года имел возможность приезжать в свой родной город лишь ненадолго. Однако эти люди в большей степени, чем покинувшие город писатели и поэты (такие как О. Э. Мандельштам, С. Я. Маршак или К. И. Чуковский) остались частью местного ландшафта. Уланова удостоилась высокой почести: ее бюст установили в пантеоне выдающихся жителей города в центре Парка Победы. Близость Шостаковича к Ленинграду была с любовью показана в книге из серии, посвященной связям известных людей с Ленинградом [Хентова 1979]. Пусть они лишь изредка бывали в городе, где родились, эти знаменитые художники все равно «принадлежали» ему.

Территории мастерства

Ленинград сохранял и свои неповторимые традиции, особенно в области балета. В Мариинском театре, известном после революции под не слишком благозвучной аббревиатурой ГАТОБ (Государственный академический театр оперы и балета) и удостоенном в 1935 году имени убитого в 1934 году первого секретаря ленинградского обкома С. М. Кирова, работал один из двух лучших балетных составов Советского Союза. В хореографическом училище при театре А. Я. Ваганова (1879–1951) разработала педагогическую систему, позволившую сохранять строгие классические принципы вплоть до конца XX века и даже дольше[986]. В 1957 году училищу было присвоено ее имя. Система Вагановой использовалась не только в Ленинграде, а во время войны ленинградцы, эвакуированные в другие советские города, в частности в Пермь, привезли с собой и принципы обучения балетному мастерству. Позже Пермское балетное училище прислало в труппу Кировского театра нескольких выдающихся танцоров: Л. Кунакову (в театре с 1974 года) и О. Ченчикову (поступила в труппу в 1977 году). Однако большинство звезд Кировского театра прошло подготовку в Ленинграде, в том числе группа, ставшая всемирно известной после бегства на Запад: Р. Нуреев, Н. Макарова и М. Барышников.

6.1. Р. Нуреев и К. Федичева в балете «Лауренсия» (постановка В. М. Чабукиани), 1959. Фото П. Федотова. ЦГАКФФД СПб

Однако, несмотря на потрясение, вызванное их «изменой родине» (официально поступок перебежчиков называли именно так), труппа оказалась живучей[987]. Даже трагическая смерть еще одного знаменитого танцовщика Кировского театра, Ю. Соловьева, застрелившегося в 1977 году, не сумела изменить характер этого великолепного механизма. На смену ушедшим пришли новые звезды: Г. Комлева, Н. Большакова, А. Осипенко, С. Викулов, а позже – А. Асылмуратова и Ф. Рузиматов. Слава Кировского зиждилась на общем уровне дарования всех исполнителей – от солистов до кордебалета[988]. Ленинградцы по-прежнему были убеждены – и не без оснований, – что у них лучшая труппа классического балета в мире.

6.2. Г. Комлева и В. Бударин исполняют па-де-де из «Лебединого озера» в зале Ленинградской филармонии, 1970-е гг. Фото Н. Науменкова. ЦГАКФФД СПб