За названием «кафе» (или столь же распространенным «кафетерий»)[1204] могло скрываться разное. Там могли подавать чай, кофе и сладости – то есть под «кафе» понималась кондитерская. Самым известным из таких мест было кафе «Север», известное до всплеска шовинизма в конце 1940-х как кафе «Норд», – здесь предлагали великолепные пирожные (их также можно было купить в одноименном магазине), а также изысканные открытые бутерброды и прочие изощренные удовольствия:

В Москве, хвалились ленинградцы, ничего похожего на «Север» не было, и тут они были правы. Город действительно можно было считать столицей кафе в РСФСР – сравниться с ним в этом смысле могли только прибалтийские города: Рига, Таллин или Тарту[1205].

Кафе-мороженое, трогательно прозванное «Лягушатником» (по цвету стульев), на углу Невского и улицы Софьи Перовской (Малой Конюшенной), начиная с 1960-х стало еще одной любимой точкой горожан[1206]. Кондитерские действительно служили главными хранительницами особого «ленинградского стиля». Наряду со стандартными советскими тортами и пирожными типа «Праги» или «Птичьего молока», здесь можно было полакомиться «блинчатыми пирожными»: это были «не банальные трубочки, а именно сложенные конвертом пирожки из тонких блинчиков» [Герман 2000: 71][1207].

В кафе второго типа можно было быстро перекусить. Такие заведения обычно называли в соответствии с блюдами, которые там подавались («Чебуречная», «Пышечная», «Шашлычная», «Пирожковая»), хотя встречались и более изобретательные названия. Из наиболее запомнившихся можно назвать «Минутку» (где всего за 22 копейки можно было купить вкуснейший пирожок и испытать буквально райское наслаждение); стоячую закусочную при «Метрополе» (здесь подавали слоеные пирожки с мясом, котлеты по-киевски и пожарские котлеты); кафе «Ленинградское»; кафе в ДЛТ и кафе «Лукоморье» и «Погребок» на Васильевском острове[1208]. Список подобных мест у В. Уфлянда читается как стихотворение в прозе:

Третий тип составляли кафе во французском понимании – места, где можно было перекусить, но главным считались напитки. У таких заведений могли быть названия («Гавана», например), но они также могли называться просто: «кафе», «молочное кафе» или «кафетерий»[1210].

К какому бы типу кафе ни принадлежали, меню в них были беднее, чем в ресторанах, а из напитков не подавалась водка (хотя часто присутствовали более изысканные напитки, вроде коктейлей). Как и во всяком советском городе, в Ленинграде были всевозможные столовые, некоторые (в том числе университетская «Восьмерка» и «Академичка» на Васильевском острове – прибежища сотрудников близлежащих НИИ и вузов) обладали особым характером[1211]. Но как бы то ни было, именно кафе в позднесоветский период служили главными местами социального взаимодействия.

Происходило это не потому, что там было красиво. Независимо от официальной категории и названия (или его отсутствия) оформлены кафе были, как правило, в унылом и, на взгляд иностранца, довольно депрессивном стиле. Цвета были мутные, занавески висели застиранные, из-за мигающих или уже перегоревших лампочек и без того неяркое освещение становилось более тусклым. Полы часто были из искусственной мраморной штукатурки, куда, как казалось, изначально замешивали грязь, которая затем вылезала в швах. Чтобы увеличить пропускную способность, заведения часто работали в режиме «забегаловок», где не было сидячих мест, а посетители должны были стоять за высокими, зачастую довольно шаткими столиками со столешницами из прессованного пластика или металла. Чашки обычно были сделаны из простого белого фаянса, а ложки – из низкосортного алюминия, который гнулся при малейшем нажатии. На ножи изначально можно было не рассчитывать[1212].

Кафе так любили не за то, что в них было лучше, чем дома, а потому, что они отличались от привычной домашней обстановки. Они давали возможность пообщаться с более широким кругом людей за пределами семьи, не вызывая ничьих нареканий. Особенно важно это было для представителей богемы. Трудно выглядеть деятелем контркультуры, сидя за столом, украшенном кружевными салфеточками, когда заботливая мама разливает гостям чай и угощает их пирожными[1213]. А за столиком в кафе, даже стоя, ощущался иной, в некотором смысле более вольготный образ жизни, нежели «сидение» на семейных праздниках (к тому же из кафе можно было уйти, как только захочется). Кофе воспринимался как фривольная альтернатива чинному чаю; в Питере он всегда был излюбленным напитком пролетариата, о чем с удовольствием рассказывают горожане[1214].

Как и с английскими пабами в тот же период времени, невозможно было понять, почему люди отдают предпочтение тому или иному кафе. Но так или иначе, у отдельных кафе формировались группы завсегдатаев. Так, в чебуречной на Майорова (Вознесенский проспект) тусовались рокеры[1215]. Постоянные посетители давали ничем не примечательным точкам общепита свои неофициальные названия, превращая их в нечто небанальное. Одно из мест на Васильевском острове, где часто зависали студенты, было известно как «Сфинкс» (а официальную столовую на филологическом факультете Ленинградского университета иронически прозвали «Ямой»)[1216]. Приверженность к конкретному «гадюшнику» была часто обусловлена привычкой или духом времени.

То, чем в кафе кормили, конечно, было не важно – в лучшем случае еда была дешевая и сытная. Одно из популярных кафе на улице Рубинштейна называлось «Гастрит»[1217], не оставляя сомнений в ожидаемом уровне тамошней кулинарии. Но если качество еды роли не играло, принципиально было, чтобы в заведении варили хороший кофе. Появление первых итальянских машин для варки эспрессо произвело сенсацию и ввело новые стандарты[1218]. Буфет «Щель» при гостинице «Астория», который многим ленинградским интеллектуалам порой казался слишком «буржуазным», терпели только благодаря тому, что кофе там был уж очень хорош[1219]. «Маленький двойной без сахара» стал ракетным топливом для советской интеллектуальной культуры (см. [Вахтин 2009]). Но еще важнее была сама возможность пообщаться с ожидаемым, но при этом непредсказуемым кругом посетителей. Именно в кафе, а не в питейных заведениях публика по преимуществу самозабвенно «трепала языками»; беседы частично совпадали по тематике с «кухонными разговорами», но были совсем иными.

Чтобы попасть в популярное место, всегда приходилось отстоять длинную очередь, но это принималось благосклонно. Люди были привычны к ожиданию, и если результат ожидания не был вопросом жизни и смерти, то и стоять было не страшно. В любом случае «очередь в советском общепите что столик в парижском кафе – место долгих задушевных бесед» [Герман 2000:634]. Здесь можно даже было встретить любовь всей жизни[1220]. Очереди, чтобы поесть, были строго целеустремленными, но тех, кто ждал, пока их обслужат в кафе, гораздо меньше заботило, когда они доберутся до стойки. Отсутствие мест не мешало людям часами толпиться у кафе. Завсегдатаи порой торчали в кафе целыми днями, опершись на столик или подоконник, а то и прислонившись к стенке. В ресторанах посетителям постоянно докучали официанты, а в кафе можно было делать практически что хочешь. Донимать клиентов было некому и некогда. Как обычно восклицали измученные продавщицы, «вас много, а я одна».

«Негативная свобода»

Бурному расцвету кафе в послесталинскую эпоху отчасти способствовала официальная политика. В 1960-е началось движение по популяризации «молодежных кафе», которые должны были выполнять двойную функцию: обеспечивать молодым людям культурный досуг и давать им место для времяпрепровождения, где не продавали крепкие напитки. Изначально «молодежное кафе» виделось как подобие артистического салона, открытого для широкой публики, а не как нечто хоть сколько-нибудь «коммерческое». Популярностью пользовались музыкальные вечера и поэтические чтения. В программе кафе «Ровесник» на проспекте Карла Маркса проводились литературные вечера, кинопоказы, концерты биг-бенда, выставки фотографии, выступления бардов, а также более традиционные мероприятия, часто организуемые Дворцами культуры (например, комсомольские свадьбы, юбилейные торжества, «тематические эстрадные вечера» типа «Добро пожаловать в весну!»)[1221].

7.2. Подборка материалов клуба «Восток». Предоставлена Галиной Лисютич

Уследить за происходящим в «молодежных кафе» было не всегда просто. Выставка работ и чтения художников и поэтов А. Морева и К. Кузьминского в кафе «Гавана» в 1961 году прошли без эксцессов (см. [Партис 2006]). Но в 1963 году выступление поэтов в кафе «Буратино» стало предметом обличительных комментариев в газете «Известия»: «По какому праву они читали свои грязные, пошлые стихи?» [Косарева 1963][1222]. Однако, когда в 1965 году это кафе переключилось на громкую музыку а-ля Элвис Пресли и заполнилось клубами табачного дыма и ничем особенно не занятыми посетителями, властям это опять не понравилось [Голубенский 1965].

Несмотря на официальное неодобрение, в ряде кафе действительно появилась настоящая культурная жизнь. Кафе «Восток», работавшее с 1961 года в таком странном для этого месте, как Дворец культуры работников пищевой промышленности, стало популярным клубом авторской песни и оставалось главной бардовской площадкой города и в постсоветскую эпоху[1223].

Кафетерий Елисеевского гастронома на углу Малой Садовой и Невского, пользовавшийся особенной популярностью в 1960-е, дал имя целой поэтической школе (поэты Малой Садовой). Существовало также «Кафе поэтов» на Полтавской улице [Кривулин 2009][1224]. Но с конца 1960-х главным прибежищем контркультуры стала стандартная на вид забегаловка рядом с рестораном «Москва». Это легендарное, или скандально знаменитое заведение известно как «Сайгон» (предполагалось, вероятно, что это звучит провокационно)[1225].