«Незаконные выплаты» и «меркантильные подарки» были лишь самой заметной составляющей принципа «ты мне, я – тебе». Гораздо более важной, с точки зрения экономики и структурной организации общества, стала обширная практика «отката» – речь идет об отступных, выплачиваемых компаниями, и прочих инсайдерских сделках. В 2006 году ставка за согласование крупномасштабного строительного проекта составляла около миллиона долларов[787]. Компании давали взятки, чтобы получить разрешение на работу для рабочих-мигрантов (или, наоборот, когда нелегальных мигрантов обнаруживали на объекте без надлежащих документов). Обычной практикой для чиновников было придумать правило, согласно которому компании обязаны приобрести какой-нибудь прибор (суперэффективный детектор дыма, например), после чего чиновник менял род занятий и сам начинал производить или продавать этот прибор[788]. Такие недекларируемые начисления, согласно одному из подсчетов, в 2005 году добавили к стоимости товаров и сделок 15 % [Александров 20056]. Подъем «сильного государства» подорвал власть мафии, и чиновники теперь разрабатывали собственные системы «крышевания». Были и случаи реального вымогательства со стороны госслужащих – как в 2007 году, когда полицейские чины вступили в сговор, чтобы инсценировать ДТП и таким образом вымогать деньги у водителей[789].

Городские власти делали вид, что борются с проблемой. В конце 2000-х была создана «горячая линия» по вопросам противодействия коррупции[790], а в 2009–2010 годах по городу развесили плакаты с вопросом «ДАЕШЬ ВЗЯТКУ?», предупреждая потенциальных правонарушителей о жестком уголовном преследовании за попытку дать «на лапу».

С проблемой пробовали справиться и с другой стороны. В 2011 году президент Д. А. Медведев ввел на национальном уровне новый тариф штрафов для коррумпированных чиновников, а развешанные в начале 2012 года в Петербурге плакаты призывали граждан звонить на горячую линию и разоблачать тех, кто берет взятки.

Но тут снова возникла проблема – как классифицировать взятки. Если прибывший в организацию с проверкой чиновник предъявляет список вещей, которые ему потребуются для личного удобства на время выполнения работы, вы можете сообщить об этом, и вам, вероятно, пришлют другого проверяющего, но нужный документ вы за это время не получите[791]. В любом случае трудно выносить суждение о коррумпированности в условиях трудовой этики, согласно которой дорогие подарки на день рождения власть имущим считаются знаком расположения, а не просто способом купить чье-то расположение. На коллективные подарки начальникам на работе тратилась уйма энергии, но эти хлопоты доставляли людям не меньше удовольствия, чем выбор подарков и организация праздников для рядовых коллег[792]. Широко распространенный официальный плакат 2013 года «ВЗЯТКА – НЕ ПОДАРОК», по сути, говорил о том, как часто смешивались эти два понятия. Блуждая в лабиринте плохо сформулированных и часто противоречивых указаний сверху, люди полагались на спонтанные проявления великодушия – в том числе на решение конкретного чиновника закрыть глаза на то, что, строго говоря, считалось обязательным. За долгие годы регулярных посещений Петербурга я редко сталкивалась с ситуацией, когда чиновник ждал бы от меня взятку[793]. Но мне известно множество случаев, когда люди решали «проявить гибкость» в отношении якобы незыблемого правила – как говорится, «шли навстречу»[794]. Или, наоборот, отказывались делать то, что по правилам обязаны были сделать.

Сочетание мелочного авторитаризма и готовности обойти правила было стойким; казалось, ситуация изменится только когда (или если) интересы частного бизнеса станут достаточно сильными, чтобы противостоять препятствиям. Тем не менее в результате мировых циклов экономических подъемов и спадов конца 1990-х и 2000-х годов, а также растущего вмешательства государственных силовиков из центра корпоративный сектор начал терять независимость[795]. Широкая общественность, в свою очередь, катастрофически теряла доверие к чиновникам всех мастей, о чем свидетельствовали не только опросы общественного мнения, но и частные беседы: «Ничего мы не имеем, да? Имеем сытых чиновников, да, целую ораву – нам это надо?»[796] Казалось, исчез даже элементарный профессионализм, который был присущ советским чиновникам (тогда новичков хоть как-то готовили к управленческой деятельности: как выразился один информант, они «знают, в какие кабинеты войти»)[797]. Теперь прежние каналы ведомственного воздействия перестали существовать:

Говорящему на момент распада Советского Союза было одиннадцать лет, и в этом возрасте он вряд ли мог судить о том, насколько эффективной была тогда ведомственность, но подобные представления, пусть и полученные из вторых рук, весьма устойчивы.

В новой системе отношений, основанной прежде всего на личной выгоде и сговорах с «правильными людьми», места тем, кто находился внизу общественной лестницы; было еще меньше, чем при ущербном эгалитаризме советских бюрократических отношений. Это чувствовали многие. Независимо от того, была ли подобная оценка объективно верной, она, безусловно вызывала неудовлетворенность, как политическую, так и социальную. Неудивительно, что одним из самых успешных начинаний российской оппозиции стал сайт rosyama.ru – общедоступный ресурс, на котором жалобщики получили возможность бомбардировать власти сообщениями о ямах на дорогах, всего лишь кликая мышкой[799].

Личный фактор стал превалировать не только в государственном секторе: в частных компаниях отношения тоже были непредсказуемы. В одной и той же фирме можно было встретить обаятельных и эффективных сотрудников, а рядом с ними – тех, кто «с постели встал – уже устал». Судя по многочисленности сайтов, где можно было пожаловаться (и по сарафанному радио), преобладали работники второго типа. Когда я как-то раз похвалила в разговоре телефонного мастера, который (в отличие от большинства подобных специалистов в Британии) пришел вовремя, трезвый, да еще и починил линию в считаные секунды (и совершенно бесплатно), собеседник ответил: «Да все они там баптисты!» Полагаю, особенностями биографии разница в поведении работников не исчерпывалась. Всеобщая убежденность в том, будто профессионализм – явление необычайное, порой действительно стимулировала проявления редкостного профессионализма, но чаще поощряла самый обычный непрофессионализм: «а чего еще вы ожидали?»[800]