- И што ён загнав нас сюды, кулак несчастный!
Видать, классовое самосознание Бегунова было развито, что и повлияло впоследствии на выбор им профессии.
Мне же, кроме неудобства делать уроки, нестерпимую боль доставляла и другая причина. Внучка Шоста, голубоглазая Шура, училась с нами в одном классе. Поглядывал тайком на ее тонкую, гибкую фигурку. А уж поговорить с нею для меня было сплошным несчастьем - краска заливала лицо, речь становилась косноязычной. И вдруг я оказался в ее доме, да еще нежеланным гостем. Тут впору сквозь землю провалиться*
/ * Кто бы мог подумать, что именно Шура Рубцова положит начало печальному списку учеников первого выпуска Чернооковской ШКМ, ушедших в мир иной. После окончания школы она поступила в Суражский педагогический техникум, и там с нею случилась трагедия- утонула в реке/.
Короче, сбежали мы с Васей от Шоста. Лучше в тридцатиградусные морозы совершать рейсы Брахлов - Чернооково, чем жить под двойным гнетом.
Продираясь сквозь заросли минувших десятилетий, нет-нет, да и выберешься на поляну, освещенную солнцем. Остановишься, оглянешься вокруг и память нарисует, казалось бы, давно забытую картину.
Весна в разгаре. Берег реки. Мы с Бегуновым сидим на влажной траве, опустив ноги в воду. Круги от ног расходятся по водной глади. Разговор идет о большом белостенном доме, что возвышался за нами, на крутом берегу, возле моста. Зашел спор: чей дом?
Сколько я себя помню, тут всегда был клуб. Здесь мы, мальчишки, были свидетелями великого чуда - впервые слышали, как из небольшого деревянного ящика со стеклышком доносились далекие голоса, музыка. Здесь мы в библиотеке брали первые “прочетные” книжки, а на сцене с ужасом наблюдали, как злой белогвардеец вилами расковыривает сено, ищет спрятавшегося большевика - и верили, что все это происходит на самом деле.
Сейчас в доме шел большой ремонт - переделывали его под больницу. А раньше, до революции, рассказывали старики, в этом доме жил местный помещик. Но какой? Тут мнения наши с Василием разошлись.
- Лашкевич его звали, - утверждал Бегунов.
Я возражал:
- Да нет- Янжул. Бачив на цвинтаре камень, обтесанный лежит, а на нем написано: “Янжул”. А еще я у Циклинских на чердаке найшов якиесь старые бумаги: прошения там разные, расписки. В них тоже говорицца, что хозяином дома был Янжул.
- Ну, ты як следователь, - заметил Вася.
Помолчав немного, спросил:
- Чего это мы узялись докапываться, кто тут раньше жив?
- А вдруг вернуцце? - пошутил я - Приде и скаже: я хозяин.
Бегунов взболтнул ногой, распугав стайку мелких рыбешек, плававших у самого берега, и метнув взгляд в мою сторону, сказал:
-Ну, ты ето брось такие разговоры. Вернице... Да хто этим помещикам позволиць вертацца?
На этом наш спор и закончился. Хотя, в сущности его, и не было.
Все глубже и глубже забираюсь в лесную чащобу. С трудом выбрался еще на одну поляну. Впрочем, никакая она не лесная прогалина, а фабричный двор, заваленный березовыми бревнами, большими фанерными ящиками, беспорядочно разбросанными сломанными машинами. Сюда, в Новозыбков, на спичечную фабрику “Волна революции” наш школьный класс приехал на экскурсию. Во время осмотра одного из цехов Бегунова угораздило попасть ногой в чан с расплавленной коричневой массой, из которой образуются головки спичек, и сейчас он сидел на земле, палочкой старательно очищая ботинок.