Темное окно канцелярии, где мы сидим с Цыганком вот уже не первый час, священнодействуя над выпуском очередного номера школьной стенгазеты, тихо позвякивало от порывов ветра, слышалась еле уловимая дробь бьющейся о стекло снежной крупы. Висевшие на стене ходики с роскошным, многоцветным петухом на циферблате натикали ”6”, когда я заторопился уходить.
- На дворе, кажись, пурга начинается, - сказал Саша. - Может, тут переночуешь?
- Да ты что, меня ж дома ждуть.
- Ну, гляди.
Вышел на улицу, поглубже нахлобучил овчинную с желтыми пролысинами шапку, и торопко зашагал домой. Пока шел селом, начинавшаяся пурга не очень давала себя знать: лишь изредка порывы ветра бросали в лицо пригоршни мелкой снежной крупы, да легонько поскрипывали стылые, обнаженные ветви деревьев возле выстроившихся вдоль улицы заснеженных хат. На выходе из села дорога раздвоилась. И хоть на развилке не было сказочного камня с предупреждением ”Пойдешь направо...” , “ Пойдешь налево...”, я и так превосходно знал, что та дорога, что сворачивает вправо проложенная еще пращурами под уложистым косогором и обсаженная ветлами, многие из которых от старости одряхлели, поизломались, вела в соседний Брахлов обходным путем, другая же, да, собственно, и не дорога , а тропа, шла к селу прямиком через болото, сейчас скованное льдом, занесенное снегом, а летом изрезанное ручьями, рытвинами да вздрагивающими под ногами трясинами. Мы, четверка брахловских школяров, предпочитали именно этот путь - он был чуть не в два раза корче. На него, не раздумывая, свернул и на этот раз.
Идти было все труднее. Ветер усиливался, и уже не мягкими толчками сбивал ритм движения, а какой-то невидимой силой пружинисто упирался в грудь, опоясывал всю фигуру, яростно трепал полы пальто, мокрым снегом слепил глаза.
Тропа все дальше и дальше уводила от дальних домов улицы. Некоторое время, оглядываясь, я еще видел, как оттуда мне моргают желто-блеклые огоньки окон, но потом и они исчезли, растаяли в серой мгле.
Дорожка еле просматривалась. Шел ощупью, ногами проверяя твердость, “нахоженность” снега, а скорее вела меня просто интуиция, как ведет она в полной темноте коня, каким-то своим лошадиным чувством определяющего верное направление к дому. Бессчетное число раз ходил я по этой тропе - в осеннюю хлябь и в такую вот вьюжную пору, летним утром по серебристой росе и в опустившиеся на землю тихие, ультрамариновые сумерки. Так что ничего удивительного - ноги сами знали куда двигаться.
С трудом отмеривая шаг за шагом, протирая слезившиеся от таявшего снега глаза, я все чаще с надеждой поглядывал вдаль: не покажутся ли там огоньки Брахлова? Огней не было. И вдруг сквозь прерывистый посвист вьюги до моего слуха донесся еле уловимый, протяжный не то вой, не то стон - будто ветер завывает в печной трубе:
- У-у-у-у-о-и-и!
На высокой, “жалобной” ноте звук обрывался.
Почудилось? Нет, звук повторился, потом с интервалом - еще и еще. Сразу же воображение нарисовало матерого, со страшным оскалом волка, вышедшего в столь подходящий для него час на охоту. Я остановился, перевел дыхание. Где-то там впереди, откуда неслись всполошившие меня звуки, в снежном мареве зеленой искоркой мелькнул огонек. Погас. Через минуту зажегся снова. К нему приблизилась другая, искрящаяся холодным светом точка. Замерли. Судорожно билась мысль: ”О, да там не один. Ждут”.
Дрожь забралась под рубашку, спустилась к ногам. Вот, оказывается, почему люди говорят: душа ушла в пятки. Меня охватил такой страх, какой я испытывал, кажется, второй раз в жизни. Впервые это случилось в раннем детстве, когда мне было лет 7-8.
В жаркий летний день разразилась небывалая гроза. Тяжелые тучи затмили свет, на землю хлынул настоящий водный поток. Беспрерывные ослепительные вспышки молний сопровождались мощными раскатами грома и таким оглушительным треском, будто на корню ломались вековые деревья. Деревья и впрямь гнулись так, что, казалось сатанинская исполинская сила вот-вот вырвет их с корнем и разнесет по окрестности вместе с крышей хаты, вместе с домашним скарбом, вместе со мною... Я бегал по комнате, не находя себе место, и ... вспоминал не очень хорошо выученную в свое время молитву, сбивчиво, невпопад повторял ее слова, обращая к Богу слезную просьбу спасти наш дом, уберечь от опасности.
Реальная опасность грозила мне и в этот раз: встреча с голодным волком не сулила ничего хорошего. Чтобы не искушать судьбу, свернул с тропы влево. Перехитрю изголодавшихся хищников: они там, на дороге, поджидают меня, а я их сторонкой обойду. Шел, проваливаясь в снег, спотыкаясь о кочки. Спина, чувствовал, покрылась испариной, в раструб сапог набрался снег, но я не сбавлял шага. Издалека все так же временами неслось размытое вьюгой:
- У-у-о-у-о-и-и!
И трудно было понять: то ли волки следуют за мной, то ли попутный ветер далеко окрест разносит звуки.
Остановился только, когда увидел перед собою заросли камыша. Присмотрелся: берег реки, а за нею темнеют бесформенные нагромождения. Не сразу сообразил, что это крайние дома Шамовки. Значит, надо поворачивать вправо.
Падал, поднимался и снова шел, шел, не останавливаясь. Снежные вихри все так же били в лицо, задували за шиворот, в рукава, мерзли ноги от набившегося в сапоги снега.
Неожиданно забрел в какие-то заросли кустарника. А это еще что? Куда я попал? Где дорога на Брахлов? Но кто мне ответит на эти вопросы. Снова свернул вправо и оказался один на один в леденящих объятьях беснующейся вьюги. Волчьих завываний уже не слышно, но страх меня не покидал. Как-то сами по себе вспомнились слова известной народной песни: